Георгий Вирен - Искатель. 1988. Выпуск №5
Карат залаял в голос, ожесточённо и зло. «Кого ещё чёрт несёт?» буркнул Матвей и пошёл открывать. Карат бесился в сенях, прыгал, бил передними лапами в дверь. Матвей выглянул в окно: внизу, у крыльца, стояли трое мужчин — пожилой в лисьей шубе и с ним двое лет по сорок, высокий брюнет без шапки и толстячок с круглым лицом.
— Подождите, собаку привяжу, — крикнул Матвей.
Открыв дверь, сразу сказал:
— Если вы насчёт на зиму дачу снять, то у меня не сдаётся.
— Нет, нет, мы по другому вопросу, — поспешил толстяк.
— По какому? — подозрительно спросил Матвей, не приглашая их в дом.
— Может быть, вы разрешите нам войти, а там и поговорим? — веско произнёс старик.
Матвей пожал плечами.
— Заходите…
Долго топтались, раздевались, гурьбой проходили в комнату, наконец расселись за столом. Матвей устроился на диване и закурил.
— Прежде всего давайте знакомиться, — дружелюбно начал старик.
— Да уж, — нелюбезно отозвался хозяин, но старик сделал вид, что не заметил этого.
— Моя фамилия Никич, зовут Николаем Николаевичем. Я — физик, действительный член Академии наук СССР…
— Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, — добавил толстяк.
— Ну уж, если всё перечислять, — улыбнулся академик, — то не забудьте и две Сталинские премии… А это мои друзья, учёные, помощники — доктор наук, профессор Сорокин Константин Андреевич и доктор наук Колесов Семён Борисович.
— А я — Басманов Матвей Иванович, майор ВВС в отставке, действительный инвалид СССР, — с мрачным сарказмом представился Матвей.
— Ну это мы знаем, — добродушно сказал Никич, — иначе б и не беспокоили вас. Я думаю, в прятки нам играть не стоит, начну сразу с дела, откровенно. Матвей Иванович, мы наслышаны о ваших опытах и хотели бы с ними познакомиться.
— Наслышаны? — удивился Матвей. — Я что–то не припомню, чтоб в последние сорок лет публиковал статьи или лекции читал.
— Это верно, — с неколебимым добродушием продолжал академик. Человек вы скромности незаурядной и к славе, судя по всему, не стремитесь. Но заслуженная слава — вещь недурная, не так ли, Матвей Иванович?
— Бюст на родине и колбасу вне очереди — кто ж откажется? — с издёвкой сказал Матвей, обратившись к толстяку Колесову, и тот отвёл глаза.
— Впрочем, дело, конечно, не в славе, — ничуть не смущаясь, сказал Никич, — а в науке, в знаниях. По нашим сведениям, у вас есть кое–что полезное для науки. — И, помолчав, с укором добавил: — Для нашей науки.
— Для вашей? — быстро спросил Матвей.
— Для нашей, — согласился Никич. — Для нашей, советской, нашей мировой науки.
— Ну, во–первых, — сказал Матвей наконец–то серьёзно, никаких таких сведений у вас быть не может. Если уж вы предложили говорить откровенно, то не надо мне с первых слов лапшу на уши вешать, достопочтенный Николай Николаевич. А на деле вот что. Я действительно ставил некоторые опыты и в самом начале работы кое–что рассказал о них приятелю, который оказался трепачом. Кроме того, я догадываюсь, что одна… женщина могла кое–что передать своим подругам, и в виде сплетен это могло поползти дальше. Но, опять–таки, эта женщина могла говорить только о самых первых опытах, Матвей помолчал. — Об итоге работы она едва ли могла рассказать… Итог же, уважаемые физики, таков: блеф, пшик, фук с маслом. Если вы знаете суть эксперимента, то не вам объяснять, что дилетант, знающий физику только в применении к летательным аппаратам, да к тому же без основательной технической базы, не мог добиться не только успеха, но и сколько–нибудь значимых результатов. Не мог — и не добился. Вот и всё. — Матвей развёл руками, пожал плечами и скорчил скорбную мину. — Увы, увы! Ничем не могу быть полезен.
— Так уж и ничем? — осторожно подал голос чернявый Сорокин.
— Ровным счётом ничем! — с той же юродской ухмылкой ответил Матвей.
— А эта… женщина… о которой вы помянули… это, вероятно, Людмила Алексеевна Кудрина? — глядя вбок, в стену, тихо спросил Никич.
Ухмылка сползла с лица Матвея, он понял — речь о Миле.
— Вы знакомы с ней?
— Как вам сказать, — вяло ответил Никич.
— Откровенно. Как и обещали, — зло сказал Матвей.
— Да ведь вы–то с нами вовсе не откровенны, вот в чём беда, — с нарочитой ласковостью возразил Никич.
— Вот что, гости дорогие, — с угрозой сказал Матвей. Пока я не получу адреса Милы, я вам не скажу ни слова. Хотите разговора — давайте адрес, а не хотите… вот бог, а вот порог.
Никич по–старчески тяжело вздохнул.
— Ох, Матвей Иванович, голубчик. Полно нам комедию–то ломать. Ведь уйди мы сейчас, так пороги–то вы у нас обивать будете, всё принесёте, что просим. Только зачем нам эта игра? Вы уж извините, мы вас не знали, опасались, конечно, что за человек? А вы человек разумный, не маньяк — это видно. Только очень недоверчивый человек, скрытный. Но мы вам не враги, а союзники. И не беспокойтесь: ни славы, ни приоритета мы у вас вас отнимем, что ваше — то ваше. Тут я вам слово даю, а я давно уже не вру, с пятьдесят четвёртого года греха на душу не брал. Ну а Людмила Алексеевна ваша в четвёртой психиатрической больнице…
— Что с ней?
— Утешить не могу, голубчик. Очень она плоха. Душевное расстройство, — мягко сказал старик. — Очень сильное. Так что не такой уж пшик ваши опыты, верно? Или они ни при чём?
Матвей молчал долго. Закурил ещё. Гости не торопили.
— Это случилось с Милой, — сказал он наконец, — после того, как она увидела себя через семнадцать с половиной лет. Это было страшно уродливое, безумное лицо… Я бы никогда не позволил ей подойти к Машине, но вышло так, что я сначала попробовал на себе — и ни черта не вышло. Я думал, что опыт мой не удался, что не сработала Машина, и тогда позволил Миле… ну, побаловаться, что ли…
— Разрешите посмотреть Машину? — осторожно спросил Сорокин.
— Я уничтожил её, разбил! — крикнул Матвей и в этот миг поверил себе.
— Ах ты, чёрт! — не удержался Колесов.
— Это не беда, — мягко сказал Никич. — Ведь главное — принцип, схема. Уж если вы в таких условиях смогли её сделать, то в наших мы за неделю десяток Машин соберём.
— Нет, — сказал Матвей чётко.
— Почему? — удивился Никич.
— Нельзя.
— Да почему же?
— Помните, в «Борисе Годунове»: «Нельзя молиться за царя–Ирода, Богородица не велит». Вот и здесь — Богородица не велит.
Костя с Семёном испуганно переглянулись.
— Странный аргумент для выдающегося учёного. А вы бесспорно выдающийся, великий учёный, — ласково сказал академик. — Так почему же всё–таки нельзя?
