Сергей Другаль - Мир Приключений 1990 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)
Пес застучал хвостом по полу, оскалился. На него смотрели с опаской: в голове не укладывалось, что этот чудо-зверь вполне ручной.
— Олле прав, — сказал Дин, — надо ударить по притону Джольфа, он терроризирует всю Джанатию. Пока цело это бандитское гнездо, каждый день можно ждать провокации. Надо действовать крупными силами.
— Не надо крупными. — Олле улыбнулся. — Вы, я и Гром — это уже трое. Еще двух я подберу сам. Сколько их там в замке? Меньше сотни? Ерунда. Что совершенно безотлагательно надо сделать, так это ликвидировать периферийные филиалы синдиката. Этим займитесь! И еще. Необходимо предотвратить дальнейшие провокации. Чтобы не повадно было впредь взрывать теплицы или травить нас хлором. Надо дать им понять, что мы имеем доступ к подземным энергомагистралям.
Ночью, когда Олле лежал на своей сиротской надувашке, к нему в каморку зашел Дин. Пес разрешил ему потрогать себя.
— Удивительное ощущение — касаться собаки. — Дин вздохнул.
— Вы пришли, чтобы сказать мне об этом?
— Я пришел спросить, кто будут эти, четвертый и пятый.
— Один из них тот, кто дал вам пленку с записью совещания у Джольфа.
— Нет! Ему нельзя.
Олле помолчал, осмысливая новость. Нури все можно, — значит, пленка не от Нури. Значит, Дин о Нури не знает, значит, Нури сумел связаться с Норманом, “которому нельзя”.
— Конечно, — сказал Олле. — Норману Бекету пока нельзя.
Они осторожно улыбнулись друг другу. Будучи человеком сдержанным, Олле ничего не рассказывал Дину ни о Нури, ни о Хогарде. Дин, возглавляя разведку Армии Авроры, был профессионально скрытен. Разговор о Нормане развития не получил, Олле только заверил Дина, что он разочарован не будет…
Нури предчувствовал наступление перемен в своей жизни. Полагая свою миссию выполненной, он все чего-то ждал. Он сделал все, что мог, и надеялся, что это понимает Норман, который больше не подавал о себе вестей. Ежедневные разговоры с Хогардом становились все короче, Хогард сообщал о событиях дня, о том, что в воздухе носится что-то неопределенное и все ждут перемен к худшему. Видимо, подготовка к перевороту заканчивается.
После уничтожения гидропонных теплиц — а уже известно, что это было дело рук Джольфа, — на следующий же день боевики Армии Авроры захватили подстанцию и удерживали ее более часа. Это время столица была в темноте. Что творилось в городе, представить немыслимо. Но Армия Авроры получила возможность заявить, что более не потерпит провокаций, от кого бы они ни исходили. И пусть подземелье оставят в покое. Правительство было вынуждено дать обещание. Что касается Нури, то ему надо сидеть спокойно и ждать. И поддерживать связь с кибером Ферро: вдруг он узнает еще что-нибудь от кибера ценное? Боясь расслабиться, Нури установил для себя жесткий режим физических нагрузок. После наступления сумерек он шел на берег реки. Уступая давнишнему своему желанию разобраться в сути язычества, он садился неподалеку от молящихся, слушал реквиемы. Скорбные мелодии, утихая в одном месте, возникали в другом, и эта печальная эстафета заканчивалась сама по себе после полуночи. Река мерцала в ночи длинными неясными огнями, на горизонте светился воздух, и вспыхивали в небе рисуемые лучами лазеров на аэрозольных туманах изречения пророка, рекламы, призывы и лозунги.
Нури тихо рычал сквозь зубы от ярости и жалости, разглядывая бездомных бедолаг, коротающих время вокруг фонаря. К нему привыкли, к этому обеспеченному из коттеджа, который не скупясь жертвовал на инвентарь для чистильщиков реки и берегов, на кислород для умирающих, на одежду для нуждающихся.
Вообще появление на берегу людей обеспеченных, жителей загородных коттеджей, было привычным для бездомных. Обеспеченные “приходили повыть”, давали деньги и старались уйти незамеченными до появления анатомов и приемышей, собирающих в пользу синдиката ночную мзду за право ночлега и жизни. И беда тем, кому нечем было откупиться. К Нури привыкли, его даже ждали на его обычном месте. Туда, где он бывал, сборщики-приемыши подходить боялись. Нури как бы защищал своим присутствием ближайших язычников от посягательств грабителей.
После молитв, если ветер дул с моря и можно было без масок дышать, с Нури подолгу беседовали язычники всех мастей. Они удивлялись наивности и любознательности этого новичка. Они менялись, странные люди с неприветливыми лицами бродяг и мягкими повадками интеллигентов.
Человек, живущий на помойке и видящий вокруг только кучи мусора, кучи мусора и помойку, не может остаться нормальным, думал Нури, человек не создан, чтобы жить на помойке. И язычество в Джанатии — способ сохранить себя, надежда увидеть свет.
— Язычество нельзя назвать религией, как это принято понимать, — говорил один. — Язычество — это система этических представлений, определяющих отношение человека к миру, к среде обитания. Говорят, язычество порождено беспомощностью древних перед силами природы. Мы придерживаемся иной точки зрения. Корни язычества — в понимании человеком собственного всесилия. И разнуздай он свои силы — ничего живого в мире не останется. Это понимание было интуитивно присуще предкам, и они воплощали его в запреты. Ярчайший пример тому — тотемизм. Если угодно, назовите его культом, верой, заблуждением, а только прикладное значение тотемизма переоценить невозможно. Объявление того или иного животного запретным для охоты способствовало сохранению данной популяции животных и в целом животного мира. Каждое племя имело свой тотем, и тем самым каждому виду животных давались шансы на выживание. Монотеизм, преклонение перед одним богом, снял все запреты. Помните библейское: “Размножайтесь, наполняйте землю, обладайте ею и владычествуйте над всеми животными и над всею землею”. За каких-то триста лет, ничтожно малый промежуток времени в истории человечества, менее чем за двадцать поколений освобожденный от ограничений человек, владыка, покончил с животным миром на планете. Охота из источника существования превратилась в развлечение. Риск, которому подвергал себя древний охотник, исчез. Безнаказанное убийство было объявлено благородным занятием. Тотемизм, не имея приложения, ушел из жизни людей. Сейчас это только символ, тень прошедшего.
Нури слушал и думал, что неистребима память человеческая, как неистребимо стремление к чистоте. И не мог понять, как эти замордованные бедолаги, не имеющие угла, чтобы преклонить голову, ночующие в мусорных кучах на берегу умерщвленной реки, умудрились сохранить в себе знание, находят в себе силы мечтать о будущем, силы противостоять. В себе, только в себе, ибо в Джанатии все враждебно разуму и человеку, и негде ему больше черпать силы для надежд…
