Андрей Иванов - Славное море. Первая волна
На волне связка судов стала покачиваться. При столкновении баржа и лихтер легко раздавят попавшее между ними хрупкое тело человека.
К Геннадию поднеслась и накрыла черная тень баржи. Он изо всех сил рванулся вправо, вдохнул полную грудь воздуха и нырнул под широкое железное днище лихтера. Он рассчитывал, что под днищем его свободно пронесет водой и выбросит за корму.
Расчет этот не оправдался в самом начале. Случилось то, чего не ожидал и просто не знал молодой матрос.
Его пронесло не больше трех метров, с силой подбросило вверх и прижало к шершавому днищу лихтера.
«Присосало», — резанула мозг страшная догадка.
Под лихтером темно. За ушами струилась вода и тащила вперед волосы, до боли сжимало переполненную воздухом грудь.
В голове ярко вспыхнула картина: солнечный берег, заполненный народом, крутые буруны за кормой парохода «Партизан». Ее сменила вторая: дом, стол покрыт старенькой синей скатертью. Облокотившись на стол, сидит мать. Скорбное лицо ее заострилось и стало белым как мел.
«Одна, совсем одна с Надей осталась. Кто им теперь поможет!»
Глаза матери вперились вдаль, округлились.
«Где ты, Гена!» — позвала она его. Позвала громко, отчетливо, будто была рядом.
«Мама!» — крикнул он в ответ и тоже громко, но не голосом, а одной мыслью.
Все это длилось секунды.
Как это мало, если смотреть на бег секундной стрелки! И как много передумает за это время человек!
«Мама!» — еще раз мысленно крикнул Геннадий, напружинил все тело, и головой, ногами, локтями оттолкнулся от шершавого днища лихтера.
Ему удалось перевалиться спиной вниз. Но его снова прижало.
На этот раз он уперся в днище коленками и руками. Вода с силой подхватила его, пронесла два-три метра и снова прижала вверх.
Не медля, он снова оттолкнулся от днища. Вода стремительно пронесла его еще немного.
Дальше он уже не позволял воде прижимать его к днищу и отталкивался в движении.
И вдруг скорее почувствовал, чем понял, что летит вверх.
Стало светло. Заболевшие легкие расширились, рот бессильно раскрылся. Над головой громко булькнуло, и в легкие ворвалась спасительная струя воздуха.
Качнулся и застыл близкий солнечный берег. На нем суетились и кричали люди.
Выбравшись на берег, Гена быстро оделся. Его плотно окружили люди. Одни радовались счастливому исходу, другие хмурились, осуждающе качали головой, будто он умышленно совершил большое озорство, заставив их тревожиться за его судьбу.
А он смеялся. Но смех был нервный, и в нервной дрожи подергивалась кожа, словно не было на нем сухого белья и не грело полдневное жаркое солнце.
С теплохода прибежал вестовой.
— Матроса Серова срочно к капитану! — крикнул он и побежал обратно.
Геннадий бегом последовал за ним. Зябкая дрожь унялась, но тревожно заныло сердце.
«Спишет, обязательно спишет на берег. Не долог же твой матросский путь, Геннадий Серов! Видел же сам, что взял он тебя нехотя, из милости. Куда теперь пойдешь? Где найдешь работу?»
Капитана он нашел на мостике перед рубкой. Заложив руки за спину, тот ходил взад и вперед с непроницаемым видом.
— Сами пришли или вас привели?
По голосу капитана Геннадий почувствовал, что над ним действительно нависла гроза. Сердце совсем упало Опустив голову, он ответил, как школьник:
— Вестовой прибегал.
Широкие брови капитана низко опустились. Борозды глубоких морщин сверху донизу разрезали высокий лоб. Сухие губы крепко сжались, и оттого широкий, почти квадратный подбородок с легкой ямочкой сильно выдался вперед.
— Если бы это случилось два дня тому назад, я бы списал вас на берег, — рассерженно сказал капитан. — У нас нет здесь нянек для вас. Как это случилось?
Торопясь, краснея от волнения, Геннадий подробно рассказал о своем приключении. Он даже показал жестами, как отталкивался от днища лихтера, когда его прижимало водой.
— Никогда не бравируйте своей смелостью. У смелости должен быть хозяин. Смелость без ума может погубить и вас и товарищей.
Геннадий вытянулся перед капитаном и по-школьнически робко попросил:
— Не говорите только матери. А то все лето тревожиться будет.
— Один вы у нее кормилец. Вот что главное. Можете идти. — И капитан сам круто повернулся к борту.
IIIДень отхода каравана на Север всегда был особым событием для жителей Леногорска. С утра к месту стоянки собирался народ провожать родных и знакомых в далёкий, нелегкий путь. Команды теплохода, лихтера и барж вернутся только поздней осенью, перед самым ледоставом. Им довольно работы вдоль побережья и у ближних островов.
Но сегодня многие провожают не их, а тех, кто разместился на брандвахте — большой пассажирской барже с длинной, во весь корпус красной надстройкой. Это пассажиры каравана. Они не вернутся ни этой, ни следующей осенью. Их почти двести человек. Им предстоит сменить зимовщиков в Северном порту и на ближайших зимовках. Они проведут там не менее трех лет.
Большинство из них уже бывало там. Такие ведут себя спокойно, будто отъезжают в недалекие командировки. А новички не умеют скрыть своего волнения: одни много говорят, другие поют песни.
Склянки на теплоходе пробили двенадцать. Конец прощаниям, слезам и наказам.
Геннадий обнял и поцеловал мать. И вдруг почувствовал, что, как тогда, в горький для них день, по щекам потекли горячие слезы.
— Что ты, мама! Я ж на дело иду. Писать буду. И до осени только…
Мать подняла голову, вытерла слезы. — Ничего, ничего, Гена. Ты не беспокойся. У дела ты стал, вот и волнуюсь. Хорошо мне. Большая радость у матери, когда сын кормильцем становится. Такую радость матери называют счастьем. Ты не думай, оно не маленькое. Большое это счастье.
Она улыбнулась, но не могла унять слез. Они катились на ее белую кофточку, а когда наклонилась, то и на черную фланельку сына.
— Ну, иди, — и легонько толкнула его в грудь. — Мы с Надей очень будем ждать тебя.
Еще раз поцеловав мокрые щеки матери, Гена быстро зашагал к теплоходу.
А она осталась, маленькая, похудевшая, в скромной черной юбке и много раз стиранной белой кофточке.
Улыбнулась сквозь слезы и подумала: «Теперь они с дочерью — семья моряка. Должно быть, очень трудно ждать, особенно, если он ушел в плавание в первый раз».
У широкой трубы над теплоходом взорвалось белое облачко пара. Над затоном поплыл басистый гудок «Полярного».
«Первый, — подумала Анна Ильинична. — Потом будет второй. После третьего уберут трап, и у Гены больше не будет дороги на берег. В доме станет просторно, пусто… Ничего, научимся ждать, — успокаивала она себя. — Будем, как все, ходить на пристань, считать гудки и жадно расспрашивать матросов встречных кораблей…»
