Радик Соколов - Наездник

— Не надо нам никакой награды. — Оксана неожиданно бухнулась на колени и протянула руки. — Не виноватая я, просто помочь хотела.

— Следователь задумался. — Как надоели все эти россказни. Обе дуют в одну дуду. Тоже мне загадка века. Ясно ведь, что это деревенские разборки, а эта знахарка, которая тут вместо фельдшера, выгораживает кого-то из своих. Вот дуру в свидетельницы определила. У «беглого» нет следов побоев, да и тело чистое. Такого у зеков не бывает. Кто-то из деревенских парней крепко приложил городского по голове. Наверняка девку не поделили. Может ту же Оксанку. Ну надо ведь такую ерунду выдумать. Из реки зимой вылез. Точно, дура, даже соврать нормально не может. Обычно он старался скрывать презрение к крестьянам, но сейчас оно проявилось в потоке отборных ругательств, обрушившихся на голову свидетельнице.

— Оксана стояла перед ним, точно побитая собака, которой только трусость мешает убежать или напасть. — Я Вам только правду, — раздражающе выла она, — Не губите.

— Наоравшись, милиционер возобновил размышления. — За пострадавшего слова сказать некому. Наверное, из семьи эвакуированных. Надо бы посмотреть еще, подселяли кого-нибудь из сосланных сюда или нет. Шерстить домовые книги. Говорить с бригадиром, звать стариков. Да наплевать. Ведь пока никого не убили. На кой черт его сюда отправили ерундой этой заниматься, беглого ловить, ведь никаких ориентировок не поступало. — Тяжело вздохнул. — Пошли все в задницу. Надо пользоваться возможностью расслабиться, а то с ума сойдешь на этой работе. Ладно, иди на…, скажи Пелагеи, пусть тащит, что обещала.

Утром подвода с еще пьяным следователем и находящимся в беспамятстве пришельцем двинулась в сторону города. Внезапно налетевший с юга ветер ласкал лицо и руки, хотя легкий морозец и проникал сквозь одежду.

Госпиталь приводили в порядок. Разбитые плитки заменили, дефекты к которым не притрагивались в течении десятилетий попытались исправить. Некоторые помещения ремонтировались. Надписи, украшавшие места общего пользования затирались или закрашивались. Повсюду сновали непонятные, люди в рабочей одежде. Они несли с собой грязь и непрекращающийся шум. Беспокойство проникло даже в палату для умирающих, куда со всего госпиталя свезли безнадежных больных, воспользовавшись отсутствием заведующего отделением. Никто не хотел курировать безнадежных, пока неожиданно не вызвался один из ординаторов.

Голова раскалывалась. Едва приподнявшись на локтях Павел осторожно открыл глаза. Он откуда-то уже давно знал, что находится в больнице, и взглянув вокруг убедился в этом. Тело устало лежать на спине, упираясь лопатками и крестцом в продавившие матрац железные пружины скрипучей больничной койке. Луна заглянула в окно и чуть осветила все вокруг. Больной попытался встать, голову снова пронзила адская боль, и как избавление пришло беспамятство.

В висках поселилась тупая боль просыпаться совершенно не хотелось. Все еще ничего не понимая, Шатов смог определить, что боль, живёт не только в его голове, но и вспыхивает очагами по всему телу. Оставалась надежда, что во сне придет избавление от тяжких невзгод и организм сам справится со своими проблемами не привлекая сознание.

Открыв глаза Павел посмотрел ничего не понимающим взглядом вокруг. Это оказалась замызганная больничная палата. Причем такой вид ей придавала обветшалая обстановка начиная от облезлых, сырых стен и заканчивая скрипучими кроватями с решетчатыми металлическими спинками. Нарочитая убогость обстановки дополнялось крайней скученностью. Казалось, что занят каждый сантиметр полезной площади. Между кроватями и тумбочками едва можно протиснуться. С трудом преодолев слабость удалось сесть и осмотреться. Вечер. Из окна лился неяркий свет заходящего солнца, пытавшегося разогнать атмосферу безысходности. Соседи по палате производили впечатление заканчивающих свой скорбный путь. Никто не суетился над постелями умирающих. Видно специально свезли их сюда, чтобы не мешали выздоравливающим да не отвлекали от тех, у кого еще есть надежда на счастливое выздоровление. Окружающая обстановка навивала самые печальные мысли. Стоны, тихий плач, скрипы сливались в жуткую какофонию, но больше всего давил тяжелый дух — некое смешение запахов какое бывает в старых больницах и дома престарелых, который ни с чем не спутаешь. В нем смешались воедино все грязные запахи мира от сладковато-мерзкого гниющей плоти до вони пота тяжело больного человека, бросающего последние остатки сил на уже бессмысленную борьбу за жизнь. «Как же вас много, товарищи по несчастью» — пронеслась мысль.

Любым способом отсюда необходимо выбираться. Вот тут уж действительно промедление смерти подобно. Сверхусилие принесло результат. Надо встать и испытывая неимоверную слабость, дополненную мерзким ощущением давно не мытого грязного тела добраться до унитаза. В коридоре стало значительно легче. Воспользовавшись чутьем, в прямом смысле этого слова, и держась за стену, Павел медленно двинулся по направлению к заветной двери. Вот и она. Слава богу — никого. Сесть и спустя некоторое время встать было уже легче. Он поднялся, держась за стояк батареи, спустил воду. Туалеты для больных в старых больницах в чем-то одинаковые. Когда спускаешь воду, кажется, что извергается водопад. Шум воды почему-то улучшил настроение. Пробудилась стыдливость. Ему всегда казалось, что любому человеку необходимо заниматься этим в полном одиночестве. А туалет должен быть исключительно индивидуальным. Но в жизни, к сожалению, все по-другому.

У раковины обнаружился только кран с холодной водой. Наплевав на удобства Павлик уже примеривался как бы помыться и избавиться от ощущения пропитавшей тело затхлости, но в этот момент процесс прервала сухонькая санитарка.

Баба Клава была худощава, но лицо ее излучало такую и душевную теплоту, какие редко встретишь среди очерствевших медработников. И философский характер ее соответствовал внешности. Никогда она никому не досаждала, старалась ни с кем не ссорился. Несмотря на пережитые невзгоды она умудрилась сохранить очень нежную душу и довольствовалась теми крохотными радостями которые оставила ей жизнь.

Без стеснения открыв дверь она вошла и закрыла открученный до упора вентиль холодной воды и неожиданно крепко взяв за руку отвела пациента в помывочную. Душ с теплой водой смывал не только грязь с давно не мытого тела, но и будто прибавлял сил. Уже было наплевать на стеснительность и отсутствие ширмы, позволявшее контролировать моющегося воспринималось как само собой разумеющееся. Хоть с трудом, но удалось с помощью серого мыла и огромного количества воды вернуть себе ощущение свежести. Вытираясь простыней, Паша подошел к зеркалу и посмотрел в него.