Чекисты рассказывают. Книга 3-я - Шмелев Олег
Вот он сравнялся с краем белых лилий. Надо стрелять. Но он плыл. Пока он плыл, не страшно. Все ближе. Видно, не хочет ступать на дно, вязнуть в тине. И вот он вышел на берег в чем мать родила. Молодой парень лет двадцати двух. Окинул взглядом озеро и выругался, потом обошел озеро бережком, оделся в шалаше и вышел на открытое место. Сам себе охоту испортил, распугал дичь, дурак. Он остановился шагах в пятидесяти от меня.
Я не мог промахнуться. Спокойно подвел ему под левую, лопатку мушку. Выстрел, и я имел бы одежду охотника, да и паспорт без липовых печатей и подписей. Озеро надежно скрыло бы тело охотника, не скоро, наверное, и хватились бы.
— Почему же вы не стреляли? — спросил меня следователь. — Не хотели иметь за собой убийство?
— Охотника все-таки хватились бы! Нашли бы и мешок с парашютом. Из осторожности не выстрелил. Все равно по его паспорту жить не смог бы... Да и был ли у него паспорт на охоте?
В сумерках я спустился с дуба, зашел в чащу, зарыл под корнями осины рацию, золотые монеты, шифроблокноты, оставил при себе лишь средства тайнописи. Сделал затесы на дереве и пошел.
Пошел лесом по компасу, взяв направление к железной дороге.
Одежда моя была тщательно продумана моими наставниками. Все на мне, кроме пистолета и ампулы с ядом, было советского производства.
Простенький, поношенный пиджак, кепка не первой свежести и старые брюки. По документам я был шофер, командированный из Архангельской области в город Смоленск, — Кудеяров Владимир Петрович.
Имелся у меня еще паспорт на Сергея Тимофеевича Плошкина. Он был мне нужен только для поездки на Нижнюю Вырку.
Я шел всю ночь. К утру вышел к станции, взял билет до Москвы и сел в поезд Смоленск — Москва, в общий вагон.
Я приглядывался к пассажирам. И должен отметить, что наставники мои переусердствовали. Я был плохо одет. Бедновато! Мой костюм больше подходил для работы, чем для командировки. Мне было неловко за потертые брюки, потерявший форму пиджак и за излишне простенькую клетчатую рубашку.
Я решил, что в Москву в таком виде ехать нельзя. Сошел в Можайске, чтобы переодеться.
В одном магазинчике я купил чемодан и недорогой, советского пошива костюм. Рубашки купил в другом магазине. Хорошо, что обувь продавалась отдельно. Купил полуботинки и плащ. Отметил для себя, что пошива он был местного, стояла на нем марка Верейской швейной фабрики.
Свое старье выбросил на пустынной свалке.
От города до Минского шоссе несколько километров. Я пообедал в привокзальном ресторане и пошел к шоссе.
Итак, полдня на людях, и никаких недоразумений. Было отчего приободриться.
В небольшом кустарнике я расстелил карту и посмотрел, куда же мне ехать, какой назвать пункт под Москвой.
Нашел Лесной Городок. Вот и хорошо! Придорожный поселок не вызовет недоумений.
Вышел на шоссе и... похолодел! На перекрестке стоял мотоцикл и рядом милиционер. Почему он здесь стоит, кого высматривает? Не меня ли? Теперь-то я знаю, что на этом пересечении подвижной пост ГАИ. Но в ту минуту сердце у меня упало, а рука машинально поползла к тому месту, где на лямке должен был висеть пистолет. Вспомнил: сам же спрятал пистолет в чемодан. Я прошел километра три и остановился. Мчались пассажирские автобусы высшего класса. Автобусное сообщение между городами — так я это понял. Тянулись старенькие грузовые машины, изредка проносились мимо легковые.
Я несколько раз поднимал руку, но безуспешно. На взгорке возник силуэт большегрузной машины. Через секунду я разглядел, что это был тягач для фургонов фирмы «мерседес». Я даже руки не поднял. Решил, что это рейс из ФРГ. Но машина замедлила ход. Не доезжая до меня полсотни шагов, остановилась, подрулила к обочине.
Номера на машине советские.
Я подошел к машине. Шофер стоял в раздумье.
— Здравствуйте, — сказал я. — Не в Москву путь держите?
— Здравствуйте, — ответил шофер. — В Москву и за Москву... Да вот не приехал ли совсем!
Он был явно расстроен и, как мне показалось, не знал, к чему подступиться. В помощники я пока не напрашивался. Остановился рядом, поставил на землю чемоданчик.
— Если для вас незатруднительно, прихватите меня до Лесного Городка. Это на шоссе, не доезжая Москвы.
— Сам не знаю, поеду ли.
Пока он возился с мотором, я к нему внимательно приглядывался. Значилось в моих документах, что я шофер. И он шофер.
Это был человек лет тридцати пяти. Высокий и, пожалуй, тучноватый для своих лет, он был как бы отлит из чугуна. В каждом жесте его обнаруживалась недюжинная сила.
— Замучил меня этот «мерседес», — сказал он с досадой. — Отличный аппарат, да никто не знает мотора... И вот отказывает подкачка топлива...
Я уже догадался, в чем дело. Мерседесовские моторы мы достаточно подробно изучали. Знал я капризы компрессора.
Я скинул пиджак и засучил рукава белой нейлоновой рубашки.
— Погоди, браток! — остановил меня водитель.
Из-за сиденья он достал синий халат и подал мне.
Я надел халат и залез в мотор. Дело, в общем-то, пустяковое, но надо знать принцип регулировки. Я попросил нужный мне ключ. Водитель прогазовал пару раз — мотор заработал.
— А гляди-ка! Работает мотор ровно! Садись, поедем...
Мы тронулись в путь.
— Как тебя кличут? — спросил он меня.
— Владимир! — ответил я.
— Владимир. Тезки, выходит. Я тоже Владимир. А фамилия моя Соколов.
— Моя — Кудеяров!
— Хм! Разбойничек тебе, о каком в песнях поют, не сродни?
— Может быть, и сродни! Кто там в песнях-то родней считался!
Соколов засмеялся. Шутка моя ему понравилась.
— Чего же ты на шоссе оказался? — спросил он.
— Был у знакомого в Можайске, тут, неподалеку... Чего, думаю, на станцию идти... Здесь мне удобнее!
— А сейчас где баранку крутишь?
— На Севере! Надоело! Решил поближе к Москве перебраться, да вот не знаю как... Знакомый мой приглашал в Можайске работать. Потолковали, но пока не дотолковались...
— В Можайске нет больших автобаз... Или тебе все равно куда? На Севере на каких машинах работал?
— На лесовозах...
— И сколько вырабатывал?
— По-разному...
Иного не мог ответить. Мне сказали, что я могу назвать сто двадцать рублей. С этой суммы отмечены и взносы в моем профсоюзном билете, изготовленном на Тегерзее. А вдруг и здесь неувязка, вдруг и здесь ошибка, такая же, как с одеждой, как с картой, на которой оказалась необозначенной деревня!
— Ну не таись. На Север я не поеду, хлеб не перебью! Я на этих вот машинах иной раз до четырехсот рублей имею... Правда, одна беда! Сквозь командировки. Дома в редкий праздник бываю... Не веришь? Жена скоро откажется. Женат?
— Да нет, холост! — обрадовался я возможности перевести разговор с опасного для меня предмета.
Соколов взглянул на меня чуть с прищуром.
— Как это ты умудрился в наше время сохранить мужскую самостоятельность? Или в заключении был?
— В заключении не был, но на Севере давно...
— Завербовался?
Я почувствовал, как на лбу проступили у меня бисеринки пота. Простой разговор, обыденный, а какого он мне стоил напряжения! Что ни вопрос, скрытая неожиданность.
— Завербовался...
— Значит, с деньгами... — заметил Соколов. — Не спеши, оглядись! Можно хорошую работенку подобрать. Как у тебя с корешками?
Вот оно, началось. Меня предупреждали, что я могу наткнуться на жаргонные словечки, на словечки бытовые, которые никогда по прямому смыслу не разгадаешь, которые употребительны в среде людей одной профессии. «Корешки». Что могут означать «корешки» в переносном смысле? Это могло относиться к моим дружественным связям, а могло как-то обозначать мою биографию. Мне говорили, что в Советском Союзе при поступлении на работу заполняются анкеты, где нужно указывать, кто твои родители. А что, если под словом «корешки» скрывается упоминание о родителях? Я попытался уйти от ответа вопросом:
— Какие у вас в Рязани порядки?
