Марк Фурман - Прерванный полет
Виктор зашел к заместителю главврача по лечебной части. Богатырского сложения человек в белом халате, плотно обтягивающем грузное тело, протянул Тропникову объемистую ладонь.
— Сыроечковский, — представился он. — Мне передали, что вы из прокуратуры. Верно, по случаю, о котором вчера Николай Диомидович звонил? Я навел справки по нашей больнице, есть две кандидатуры…
Первая из женщин, Вероника Дмитриевна Браун, сразу же отпадала: возраст ее, 48 лет, значительно превышал крайние пределы возраста Жигулевой, к тому же у нее оказалась сломанной не малоберцовая, а левая лучевая кость. Вторая женщина, М. Д. Пискун, 31 года, получила перелом левой малоберцовой кости в октябре прошлого года после падения на улице. В начале декабря, точнее 5-го числа, она пришла на контрольную рентгенографию и с тех пор больше в больнице не появлялась.
«Неужели?… — Несмотря на жару, Виктор почувствовал легкий озноб. И по возрасту, и по времени получения травмы, и по месту перелома Пискун его определенно устраивала. Неужели все так просто?…»
— Рады помочь, рады помочь, — гудел Сыроечковский, пока Тропников рассыпался в благодарностях. — Вижу, молодой человек, эта М. Д. Пискун вас заинтересовала. В карточке и адрес ее есть. Теперь вы к ней домой?
— Немедленно, — Виктор подошел к большой карте, висевшей над столом врача. — вероятно, Воронцовский переулок в вашем районе, доктор. Не подскажете, как туда проехать?
— Да это совсем рядом! Выезжайте от нас на проспект, потом сворачивайте во второй переулок направо. Тут каких-нибудь два-три километра.
Сыроечковский протянул следователю руку. Теперь Виктор дал свою без опаски. Как и все могучие люди, врач знал о своей силе, поэтому пользовался ею осторожно, в меру.
Не прошло пятнадцати минут, как они оказались на месте. Дом 6-а по Воронцовскому переулку стоял в глубине двора. Он был построен, вероятно, в пятидесятых годах. Об этом бесспорно свидетельствовали излишки архитектуры по фасаду, а также маленькие — метр на метр балконы.
Виктор поднялся на третий этаж и остановился у пятнадцатой квартиры. На двери рядом со звонком он увидел бумажку с фамилиями: «Колобов -1 зв., Фельдикин — 2 зв., Попова — 3 зв., Елистратов — 4 зв.» Он на мгновенье растерялся: фамилии Пискун на бумажке не было. Потом сообразил: конечно, это не доказательство того, что Пискун здесь не проживает. Фамилия могла быть девичьей или же М. Д. жила здесь вместе с родственниками.
Он нажал на кнопку звонка. Послышались шаги. Дверь открыла девочка лет двенадцати. Она пропустила Тропникова в прихожую и, крикнув: «Бабушка, к нам», убежала. Сухонькой бодрой старушке, появившейся вслед за внучкой, Виктор представился врачом поликлиники. Без надобности людей беспокоить не стоило — все-таки прокуратура, как и милиция, учреждения особые. Он, мол, интересуется здоровьем М. Д. Пискун.
— У нее прошлой осенью был перелом ноги, — пояснил Тропников. — В декабре больная появилась у нас и пропала.
— Так вы о Маргарите Дмитриевне спрашиваете? — догадалась старушка. — Нога у нее давно зажила. Неделю назад они с мужем и сыном на юг уехали. У нее своя фамилия Пискун, а по мужу-то она Фельдикина.
Соседка обещала передать Маргарите Дмитриевне о визите врача, заверила Тропникова, что заставит необязательную пациентку сходить в поликлинику. На том они и расстались.
Виктор спустился по лестнице обессиленный и опустошенный. Он так надеялся, что уж этот адрес окажется верным! Едва взглянув на его мрачное лицо, Стефанович все понял и воздержался от расспросов.
Время приближалось к обеду. Тропников вспомнил, что после трех он должен созвониться с Бердичевским, Внезапно он почувствовал приступ голода. Стефанович тоже был не прочь перекусить. По дороге у входа в метро они купили несколько пирожков.
— Англичане называют это вторым завтраком. По-английски — ленч, — пояснил Виктор с набитым ртом.
Он всегда любил жареные пирожки с мясом. Настроение его явно стало улучшаться, не в пример обстоятельному Стефановичу. Водитель, глядя, как Тропников уничтожает пирожки, мрачно съязвил:
— Если это ленч, Виктор Сергеевич, то есть второй завтрак, то когда же будет настоящий обед?
— А вот этого, Валентин, я пока тебе сказать не могу. Но часам к шести твердо обещаю. Все честь по чести: первое, второе и компот на десерт. Не забывай — нас ждет Бердичевский. Для тебя, а для меня тем более, он — начальство. А начальство ждать не любит…
Оставалась еще одна, последняя больница. На противоположном конце Москвы от первой, то есть 67-й, где они побывали утром.
44
В генеральной прокуратуре Бердичевскому отвели небольшой кабинет на первом этаже. Единственное окно его выходило в тенистый зеленый двор. Время от времени Михаил Соломонович отрывался от дела Жигулевой и, осмысливая прочитанное, переводил глаза на густые кроны деревьев, изумрудную траву за окном.
В другое время года в Москве он вряд ли мог рассчитывать на отдельный кабинет. Сейчас же, летом, многие помещения здания прокуратуры оказались свободными. Одни люди в командировках, другие — в отпусках. Из всех дел об убийствах по области лишь это оставалось нераскрытым. Москва недовольна затянувшимся расследованием, о чем ему недвусмысленно дали понять. Областной прокурор Коваленко, подписывая командировку, то ли всерьез, то ли в шутку сказал, чтобы без добрых вестей не возвращался. Иначе отпуск, при всем уважении к его заслугам, гарантирует не раньше поздней осени, а то и зимой.
Теперь, после событий последних дней — дерзкого нападения на Ларионова и обнаружения алмазов под ванной в квартире Багрянского, стало ясно, что они вышли не на «любителей», как предполагалось ранее, а на профессиональную преступную группу. И поездка Корначева в Якутию должна была многое прояснить. Уже сегодня Михаил Соломонович звонил в Центральный геолого-разведывательный институт, куда поступили на экспертизу камешки, изъятые Ларионовым.
Предварительный ответ оказался таким, как и следовало ожидать: якутские алмазы.
Он перелистывал страницу за страницей. Просматривал показания свидетелей, разглядывал фототаблицы, читал заключения экспертиз. По мере того как левая половина внушительного тома увеличивалась, а правая становилась тоньше, у него складывались свои соображения (версии, как называют их следователи). Их он набрасывал четким аккуратным почерком на листе бумаги.
Михаил Соломонович относил себя к несерьезным курильщикам: не более четырех-пяти сигарет в день — утром, после обеда, где-то к концу дня и вечером, перед сном. Сейчас в пепельнице скопилось уже семь окурков «Явы», что превышало все допустимые нормы. Он глянул на пепельницу, мысленно упрекнул себя за безволие, и спрятал сигареты в ящик стола, подальше с глаз.
