Борис Барышников - Искатель. 1985. Выпуск №6

Члены комиссии зашли друг за другом и первое, что увидели, — ребенка лет шести, лежавшего ничком на полу. Лицо его напоминало воздушный шарик, из которого выпустили воздух.

Гиата Биос сидела на стуле, положив руки и голову на стол. Будто заснула. Когда до нее дотронулись, тело покачнулось и упало. Пожалуй, даже не упало, а шурша, опустилось. Словно сбросили со стула зеленоватое платье Гиаты.

Сухов-старший, осунувшийся, желтый, с черной траурной ленточкой на лацкане форменной куртки, тоже был членом комиссии.

— Вы были правы, — тихо сказал председатель жилсовета. — Необходимо было раньше вмешаться…

Сухов ничего не ответил, остановился над телом Гиаты, достал камеру видеозаписи.

Он фиксировал все, что казалось заслуживающим внимания. Особенно долго задержался возле картин, висевших на стенах.

Богомил РАЙНОВ

УМИРАТЬ — В КРАЙНЕМ СЛУЧАЕ

Обстановка в комнате довольно безликая, если не учитывать изобилие нейлоновых шкур, сложную стереофоническую установку, стоящую на комоде, и множество пластинок. Но кто сегодня не имеет подобной аппаратуры. И кто в наши дни устоит перед искушением произвести этот модный продукт — шум?

Хозяйка квартиры, ненадолго исчезнувшая в кухне, в этот момент появляется с огромным подносом в руках.

— Что это вы разлеглись, Питер! Идите помогите мне.

Я принимаю поднос, заваленный холодными закусками, сыром, рыбой и мясом, а Линда возвращается в кухню за чаем — и кофе.

— Мы будем завтракать или обедать? — спрашиваю я просто так, из чистой любознательности, когда мы усаживаемся за низкий столик.

— Лично я собираюсь объединить это, — ответствует мисс Грей, намазывая маслом тост.

Объединение это — чистая аномалия, которая у мисс Грей давно превратилась в неизбежную повседневность. Ранний послеобеденный час моего появления для нее равнозначен раннему утру, и день начинается с этого момента, проходя в хозяйственных делах, походах по магазинам, чтобы закончиться на рассвете, когда приличные люди видят свои последние сны, самые сладкие, как всякий десерт, перед звонком проклятого будильника.

— Что-то у вас сегодня мрачный вид, Питер, — замечает Линда к концу завтрака. — Что с вами? Вам не по себе от плохой погоды или вчера вы выпили лишнее?

— К подобным мелочам я давно притерпелся. Скорее, меня мучают некоторые философские мысли и в наибольшей степени — мысли о смерти.

Линда смотрит на меня испытующе, — ах, эти бирюзовые глаза, в которых можно утонуть с первого взгляда.

— А откуда у вас эти философские мысли?

— Понятия не имею. Может быть, потому, что вчера вечером едва избежал встречи с этой всеобщей тетушкой — смертью. — После чего в нескольких словах пересказываю случай с Райтом. И заканчиваю: — Кажется, за дружбу с вами я должен дорого заплатить, Линда. Правда, это естественно. Женщина вашего уровня…

— Не говорите глупостей, Питер! — перебивает меня дама. — Между мной и этим Райтом никогда ничего не было. Понимаете: абсолютно ничего!

Завтрак закончен.

— Какую музыку вам поставить, пока я буду одеваться? — спрашивает мисс Грей. — Наверное, что-нибудь веселое, чтобы отвлечь вас от мыслей о вашей любимой тетушке?

— Вовсе нет. От веселых мелодий мне становится грустно. К сожалению, и от грустных мне не делается весело. Вообще, если хотите, мне более всего нравится тишина.

— Вы совершенно не чувствуете музыки, — делает вывод дама, отправляясь в дальнюю часть холла, служащую ей спальней.

— Это верно, я не чувствую особой любви к песням. Зато к певицам, в особенности к одной из них…

— Замолчите, лгунишка!.. — обрывает меня Линда, сбрасывая халат, чтобы заняться этим ежедневным женским бременем — одеванием.

Выходим из дома, дождь уже перестал. Ветер гонит низкие мокрые тучи за горизонт. Мы пересекаем Чаринг-кросс и направляемся в Пиккадилли.

— Скажите, Питер, если ревность Райта — блеф, почему он хотел убить вас? — спрашивает дама.

— Ревность Райта действительно существует, — отвечаю я. — Только это ревность служебного характера.

— Вы собираетесь занять его место?

— У меня нет подобных претензий. Но что делать, если в данный момент я нужнее Дрейку, чем Райт, и он предпочитает обсуждать все не с Райтом, а со мной.

Она не отвечает, и некоторое время мы шагаем молча по мокрому асфальту Шетсбери-авеню, Пока мисс Грей вновь не берет слово:

— Я до сих пор никогда вас не спрашивала, и, конечно, вы можете мне не отвечать, но вы действительно хотите связать свою жизнь с этим ужасным человеком, Питер?

— О, «всю жизнь»! Не нужно этих слов, Линда. Что значит «всю жизнь»! И вообще, что думать о завтрашнем дне, когда вы и сами знаете, что наше завтра ненадежно.

Она не отвечает. Точнее, отвечает, лишь когда мы приходим на Пиккадилли:

— Нет, я правда не могу вас понять. Вы затесались в этот квартал, словно нарочно, чтобы покончить жизнь самоубийством, но стараетесь придать самоубийству вид несчастного случая. Нет, Питер, честное слово, я вас не понимаю.

Когда следующим утром я прихожу к шефу по его вызову, узнаю, что он взял на себя гуманную миссию примирителя:

— Нужно стабилизировать отношения между вами и Райтом, дорогой мой, — объявляет Дрейк. — Я знаю, что, кроме служебных, люди имеют право на личные отношения. И я не хочу, чтобы одно мешало другому.

— Что касается меня, то я не имею ничего против вашего секретаря, — спешу я его уверить. — Особенно если он перестанет ломать голову над проблемой, как укоротить мне жизнь.

— Об этом не беспокойтесь, — произносит шеф. — Эта проблема не будет больше его занимать. И я рад узнать, что вы незлопамятны. Вы похожи на меня, Питер, — принципиальны, но незлопамятны.

Шеф смотрит на часы и говорит:

— Куда, к черту, подевался этот Ал? Уже полчаса, как я послал его за Райтом.

Он идет к столу и нажимает невидимую кнопку. Никакого результата.

— И Боб не отвечает, — досадует Дрейк. — Будьте любезны, Питер, сходите к нему и велите сейчас же явиться ко мне. Вы ведь знаете, где его контора: там, в подвале, где вы лечили свои нервы.

Выполняю его распоряжение и спускаюсь в подвал. В коридоре темно, но из щели под дверью помещения, где я, по выражению шефа, «лечил свои нервы», пробивается свет. Делаю несколько шагов, нажимаю на ручку двери и вхожу. И как только вхожу, что-то внезапно обрушивается на меня, сверху. Что-то очень тяжелое и сильно пахнущее одеколоном «Сирень».