Карл Май - Невольничий караван
Мидур приказал мальчику встать, и, когда тот повиновался, Шварц смог разглядеть всю его невысокую, коренастую фигуру, с более развитыми мускулами, чем обыкновенно бывает у негров. Черты его лица были приближены к кавказскому типу: маленький, хотя и с толстыми губами рот, прямой и узкий нос. Но самым удивительным в нем были большие, широко расставленные глаза миндалевидной формы, предававшие его круглому лицу трудно описуемое выражение воинственной решимости и одновременно вызывающей доверие открытости.
Рядом с мальчиком на земле лежало его оружие. Оно состояло из лука с наполненным стрелами колчаном, ножа с серпообразным клинком и изогнутого, снабженного острыми зубьями и наконечниками метательного кинжала, похожего на австралийский бумеранг. Смертоносная «метательная дубина», описанная в «Энеиде», была, по всей видимости, оружием именно такого рода. Руки мальчика от кисти до локтей были упрятаны в так называемые манжеты, представлявшие собой несколько плотно прилегавших друг к другу металлических колец. Они называются здесь данга-бор и являются употребительными преимущественно среди негров бонго.
Очень оригинальным образом были убраны длинные и пушистые волосы мальчика. Заплетенные в тонкие косички, которые затем снова переплетались друг с другом, они образовывали на голове круглую корону, украшенную пестрым, переливающимся султаном. Вокруг лба, прямо на границе с волосами, он носил некое подобие диадемы из нанизанных на шнурок собачьих клыков. Открытый, дружелюбно-почтительный взгляд, которым мальчик встретил своего нового господина, понравился Шварцу.
— Как тебя зовут? — спросил он по-арабски.
— Я сын бджиа[92], — ответил негр на том же языке. — Санде[93] зовут меня Нубой, но белый господин, который прислал меня сюда, дал мне имя Бен Вафа[94].
— Что ж, это имя хорошо характеризует тебя. А как зовут этого белого господина?
— Он называет себя Шва-ца.
— Ты хотел сказать — Шварц?
— Да, — кивнул мальчик, — но я не могу выговорить этого имени, поэтому я говорю Шва-ца.
— Меня зовут так же, потому что я его брат.
— Значит, ты — тот эфенди, к которому он меня послал?
— Да.
— Я очень рад это слышать, потому что ты мне нравишься. Твои глаза такие же добрые, как глаза твоего брата, не такие жестокие, как у арабов, которые приходят к нам, чтобы сделать нас рабами. Поэтому я буду любить тебя так же, как моего другого господина, и служить тебе верой и правдой.
По его светившемуся от радости лицу было видно, что он сказал это от всей души.
— Ты должен доставить меня к моему брату, не так ли? — спросил Шварц.
— Да, эфенди.
— Но это очень опасно: ведь наш путь лежит через местности, в которых живут враждебные санде народы.
Тут мальчик схватил руку немца, горячо поцеловал ее и воскликнул:
— О, эфенди, ты называешь нас не ниам-ниам[95], а нашим истинным именем! Я — принц королевской крови и не должен подчиняться одному человеку, но для тебя я сделаю все, что угодно, так же, как и для твоего брата. Только из любви к нему я согласился отправиться сюда, потому что никому, кроме меня, не удалось бы это сделать: денка или нуэры сбили бы его или продали работорговцам.
— А ты не боялся, что с тобой произойдет то же самое?
— Нет, потому что меня никто не сможет поймать. Я воин и уже много раз водил наших мужчин на битву.
Он сказал это со спокойной гордостью, но без всякого намека на заносчивость. Похоже, он и вправду был очень смышленым и отважным пареньком, раз не только решился в одиночку предпринять такое трудное путешествие, но и сумел благополучно завершить его.
— А не разумнее было бы взять с собой нескольких надежных людей? — поинтересовался Шварц.
— Нет, так как нескольких легче заметить, чем одного, — ответил мальчик.
— Ты шел пешком?
— Нет. Я построил себе маленькую фулюку[96] с парусом. На ней я спустился по Гелю, а потом по Бахр-эль-Джебелю. Там везде есть вода для питья. Когда я был голоден, я ловил рыбу, а если навстречу шел вражеский корабль, я прятал мою фулюку в прибрежном кустарнике или в зарослях высокого тростника.
— Но откуда же ты знал дорогу?
— Мне уже дважды приходилось бывать в Хартуме, где я и выучил арабский язык.
— И ты ни разу не высаживался на берег вблизи какого-нибудь укрепления?
— Что вы, эфенди! Этого ни в коем случае нельзя было делать: ведь в укреплениях живут только ловцы рабов. Я всегда старался проезжать мимо них ночью и как можно быстрее.
— Ты, наверное, хорошо знаешь места, где расположены эти укрепления.
— Да, я знаю их все.
— А знаешь ли ты и то, которое называется Умм-эт-Тимса?
— Да. Оно самое опасное для нас, так как находится на границе с нашей страной и принадлежит самому жестокому человеку, какой только есть на свете.
— Как зовут этого человека?
— Абуль-моут.
— Ты знаешь его укрепление. А видел ли ты когда-нибудь его самого?
— Да. У него лицо и фигура мертвеца, и смерть следует за ним по пятам. Нет на земле ужаснее места, чем его укрепление. Трупы запоротых до смерти рабов свободно валяются там повсюду, а вокруг них шныряют пожирающие падаль хищные звери и птицы.
— А где был мой брат, когда ты его покинул?
— У моего отца.
— То есть, как я понимаю, он находится вблизи Умм-эт-Тимсы?
— Да, эфенди. Укрепление расположено всего в трех днях пути от нас.
— А мой брат — единственный чужестранец, который гостит у вас в настоящее время?
— Нет. С ним еще один белый.
— Ах! Значит, Абуль-моут все-таки говорил о них. Кто этот второй и как его зовут?
— Он торговец птицами. У него ноги аиста, а нос длинный и подвижный, как аистиный клюв. За это его прозвали Абу Лаклак[97]. Настоящего же его имени я не могу выговорить.
— Мы должны немедленно выступить в путь, так как ему и моему брату грозит огромная опасность. Абуль-моут хочет их убить.
— Он так и сказал? — вступил в разговор мидур.
— Да, — ответил немец, — я слышал это собственными ушами.
— Я знаю, что он не переносит белых чужеземцев в области, где охотится, и поэтому не сомневаюсь, что он постарается выполнить свою угрозу, как только прибудет в свое укрепление. Опасность, которой подвергается твой брат, действительно очень велика, потому что король санде не сможет защитить его от коварных и превосходящих их оружием работорговцев.
— Санде — очень храбрый народ, — с достоинством вставил Сын Верности.
— Я этого и не отрицаю, — отвечал мидур со снисходительной улыбкой. — Но вспомни, сколько ваших воинов, несмотря на их храбрость, было убито или похищено ловцами рабов! Все ваше мужество ничего не может сделать против дикой алчности этих людей, потому что вашим стрелам и копьям никогда не сравниться с их ружьями.
