Александр Мартынов - В заповедной глуши
Валька заглянул в это слово, и его ударила дрожь. Оттуда, как из пустого колодца, веяло равнодушным холодом и тьмой.
Если бы можно было придти… ну, куда-то придти и сказать: «Вот он я, посадите меня. Пусть навсегда. А маму и отца отпустите.» Если бы… Валька пришёл бы.
Нет, стой, зло оборвал он себя. А почему я должен так делать? Как тот заяц из сказки Салтыкова-Щедрина, который преодолел сто препятствий, чтобы… понадеяться на милость волка, державшего в заложниках его приятеля. Не правильней ли пристрелить волка? Ну, заяц — он не может. Но я-то — я человек! И я знаю, что мои родители были хорошие люди. Не для меня хорошие, а вообще хорошие. И если их посадили — значит, виноваты те, кто это сделал. Во всём вообще виноваты.
Он сжал кулак. Просыпал из него песок. Зарыл в его сухую теплоту ладонь. Нет, сдаваться на милость победителя — это не выход. Победитель не посадит тебя за один с собой стол, не отпустит, поражённый твоим благородством, тех, ради кого ты сдашься. Те времена прошли. Он посмеётся и использует тебя, как орудие шантажа, Валентин. В точности, как говорил отец.
И вдруг пришла в голову Вальке настолько простая и очевидная мысль, что он даже изумился своей тормознутости.
А ведь отец был не один.
Ну да, не один! Есть люди, с которыми он имел дела, те, кому он помогал — да вот тот же Ельжевский, к которому он, Валька, идёт. Значит, надо просто присоединиться к ним. На любых правах. Хоть прачкой или кухонным мальчиком. Подрасти. Стать бойцом. Настоящим. Как те ребята из Великой Отечественной или с Балкан, про которых Валька читал в Интернете и в старых книжках. И делать то же, что они.
Мстить.
У тех родителей отняли фашисты или НАТОвцы. Но разве те, кто отнял родителей у Вальки, кто искалечил жизни других ребят — разве они лучше? Они в сто раз хуже, потому что фашисты убивали чужих. А эти — своих. И с ними надо так же, как с фашистами, ни перед чем не останавливаясь и ничем не гнушаясь. Ни ложью, ни пулей, ни ядом, ни бомбой, ни подкупом. Главное — чтобы мстить! А если отец и мама вернутся, вырвутся — он всё равно не сможет жить, как раньше. Он скажет отцу…
Валька стал представлять себе, как это будет. И,постепенно успокаиваясь, уснул…
…Конечно, мальчишки проспали и Судный День, и Второе Пришествие и Первое Распятие, а проснулись не сгоревшими лишь потому, что передвинулась тень кустов и прикрыла их от раскаляющегося уже совершенно по-летнему солнца.
— Оййййоооо… — протянул Валька, глядя на часы. — Первый час, ничего себе!
— Есть охота, — сказал Витька, отряхивая грудь и живот от песка. — Придётся мой НЗ жевать.
— А у тебя НЗ есть? — заинтересовался Валька.
— А то, — гордо сказал Витька, подтащив к себе свою сумку. — Только я его расходовать не хотел. Пока более-менее людно было. А теперь чего, кафе я тут не вижу… — он расстегнул боковой карман и запустил в него руку. — Держи, — Витька протянул Вальке какую-то грязноватую трубочку, похожую на толстую макаронину. — Жуй-жуй, глотай.
— А что это? — Валька приподнялся на локте, с опаской беря трубочку двумя пальцами. Она была в крошках, мусоре и вблизи напоминала уже не макаронину, а кусок тонкого шланга, вытащенного из канализации. Валька в принципе знал, что человек может есть всё подряд. Как крыса или свинья. Но на практике…
— Мырмышель, — Витька уже интенсивно жевал эту субстанцию, и видно было, что она жуётся с трудом. Валька свёл брови:
— Мы… что?
— Мырмышель, — повторил Витька, сильно сглотнув. И засмеялся: — Да ты ешь, она даже вкусная, только кислая очень. Там всё натуральное… — он откусил снова и, пихнув кусок за щёку, пояснил: — Я совсем маленький был, лет десять, что ли… С нами вместе жил — ну, где мы тогда жили — такой бомж, ещё с советских времён, тогда тоже были бомжи, но мало. Дед Вася. Он о нас… не то чтоб заботился, но так — помогал иногда, всё прочее такое… Вот он показывал, как такую штуку делать. Берёшь яблоки, шиповник, клюкву. Варишь в ведре или где там — без сахара, пока такая густая каша не получится. Потом её раскладываешь на металлическом листе и сушишь на солнце. Дальше в трубочку скатываешь. Кислятина страшная, но зато можно только на ней целую неделю прожить… Вот он её и называл мырмышель, мы ухохатывались… Ешь, не бойся, говорю, ешь!
Валька осторожно откусил. Сперва он вообще никакого вкуса не ощутил, пока катал кусок на языке. Потом переместил за щёку и жевнул…
…Ой, какая это была кислятина!!! У Вальки свело скулы и перехватило горло, в рот хлынула слюна. Но… это оказалась вкусная, фруктовая кислятина. И очень свежая. Валька заработал челюстями, кривясь и улыбаясь. Витька тоже улыбался. Потом спросил:
— Слушай… а ты научишь меня драться, как ты? Ну, этому. Саватту.
— Ты же умеешь, — удивился Валька. Витька свёл брови:
— Такое умение лишним не бывает… Научишь?
— Да конечно… — не переставая жевать, Валька полез в рюкзак, достал чистые носки и трусы, а ношеные подобрал с песка и встал. — Пойду постираю. Пошли со мной, свои простирнёшь, а у меня ещё одна пара есть, я дам.
— Да не надо, — отмахнулся Витька. Валька потянул его за руку:
— Пошли, говорю. Стираться, мыться и бриться в таких тяжёлых условиях обязательно. Это закон войны. Так де ла Рош говорил.
— Побрей себе… — Витька определил, что Вальке надо побрить, но всё-таки встал и по-интересовался: — А почему?
— Ну, чтобы самоуважение сохранить, — сказал Валька и смутился. Но Витька поморгал и медленно сообщил:
— Да-а… это верно-о… Ладно, пошли.
…Они всё-таки не торопились уходить с этого места — спокойного и тихого. Ещё позагорали, искупались — теперь уже с удовольствием, сплавали наперегонки через пруд (Витька выиграл), опять позагорали. Для разминки поспарринговались в полконтакта. Валька дал первый урок саватта — с удовольствием снова ощущая себя наставником, как в школе для младших. Опять искупались, обсохли, жуя мырмышель (Валька продолжал хихикать) и только после этого, одевшись, навьючившись, начали выбираться «в цивилизацию».
Кстати — цивилизация оказалась неожиданно близко. Мальчишки обогнули пруд, чертыхаясь, пролезли через кусты — и вывалились на дорогу, покорёженный просёлок. Вдали виднелся каток, грузовик и группа рабочих, укладывавших асфальт. А прямо перед мальчишками высился столб-указатель: вес. Пирапёлка дер. Перепёлка 1 км
Валька засмеялся. Он смеялся и смеялся, не отвечая на удивлённые, а потом и рассерженные вопросы Витьки, пока тот не треснул приятеля между лопаток с такой силой, что Валька закашлялся и перестал смеяться, но не рассердился, а неожиданно церемонно подал опешившему Витьке руку и произнёс:
