Владимир Беляев - Чекисты. Книга вторая
— Отчего ж! — оживился Кучма. — Раз такая оказия — поедем!
***…Они приехали в Яремче после полудня. Как было обусловлено с полковником Прудько, только машина миновала водопад, Кучма показал издали заморскому гостю деревянную хату Катерины Боечко, где жил бывший Профессор, сам пересел на автобус, идущий в Богородчаны.
Правда, Оксиюк усиленно уговаривал Кучму заехать к Чепиге вместе, но Кучма дипломатически отказался.
— Вы — старшие люди, а мне там делать нечего. Чепига — замкнутый человек, и при мне он не скажет того, что будет говорить с вами с глазу на глаз. Поверьте мне, что так будет лучше! — И, пожимая руку туристу, Кучма оставил его одного в своей машине…
Не сразу Чепига признал в этом раздобревшем американце своего гимназического коллегу, но, признав, постарался принять его в светлице гуцульской хаты как можно лучше.
Раскрасневшийся Оксиюк снял пиджак и сел, оглядывая снова хату:
— А хозяйка кто такая?
— Родственница дальняя, — уклончиво ответил Чепига и поглядел на часы. — Скоро должна приехать.
— Выходит, не будь этого предательства, все могло быть иначе? — торопливо спросил Оксиюк.
— Какого предательства? — насторожился Чепига.
— Ну, когда Ивасюта проболтался на допросе, что курьеров из-за границы ждет, а Кучма, вместо того, чтобы стрелять, руки поднял и выложил все начистоту, — пояснил Оксиюк. — Не сделай они этого, и Хмару бы Советы не разгромили, и ты, друже, вернулся бы в Мюнхен к своей Дзюнке.
— Пожалуй, да, — протянул Чепига, — но это не предательство.
— А как же иначе такое назвать?
— Наиболее правильный выход из положения! Эти молодые хлопцы, особенно Кучма, оказались куда умнее нас. Предательство — это когда кто-нибудь ради корысти или личной наживы продает товарища, а то, что они сделали, — на пользу народу пошло. Тишина теперь в Карпатах. Люди работают, учатся, свадьбы справляют, и никто уж не боится ночного стука в окно. Дмитро Кучма выиграл. Вместо того, чтобы гнить по бункерам или клянчить милостыню за границей, поднял руки вверх, был прощен, стал учиться, сделался инженером, аспирантом и сейчас куда больше приносит пользы народу Украины, чем все те зарубежные болтуны-радетели…
— То Кучма, — прервал его гость. — А вот ты, Тымиш, своей судьбой доволен?
— У меня — другое дело, — не без грусти сказал Чепига. — Свое я отсидел, потом меня простили. Особый указ правительства был по моему делу, хотя, по правде сказать, не думал я, что так скоро меня освободят. Теперь надо начинать жизнь сначала.
— В должности бухгалтера леспромхоза? — не без иронии спросил Оксиюк. — Сколько они тебе платят?
— Восемьдесят, да еще премии иной раз.
— Восемьдесят? Не богато! — окидывая взглядом довольно непритязательную обстановку комнаты, заметил Оксиюк и хлебнул водки.
— Зато совесть чиста! — пододвигая ему тарелку с огурцами, сказал Чепига. — А чего же ты хочешь? Столько лет я оттуда пытался руководить здешним подпольем, выпуская на кривые дорожки всю эту злобную стихию национализма. Сколько беды стихия эта принесла, какое смятение заронила в души! Так что же, озолотить меня за это нужно?
Оксиюк подошел к занавеске, отдернув ее и убедившись, что они одни в хате, меняя тон, сказал:
— Слушай, неужели ты поверил той сказочке, которую я рассказал тебе вначале? Хватит играть в кошки-мышки. Я понимаю, что ты боялся и не хотел мне всю душу открыть, а порол какую-то ерунду. Ты, друже, старый лис, был и остался им, и мы это все хорошо знаем. Но если тебе удалось перехитрить большевиков, то меня со всей твоей конспирацией перехитрить не удастся.
— Как это — перехитрить? — спросил Чепига.
— Да со всем этим признанием, со статьями в газетах или хотя бы с тем, что ты мне говорил сейчас. Ты думаешь, мы там, на Западе, не понимаем, что все это липа? Что иного выхода у тебя не было, и ты, чтобы уцелеть и быть полезным для нас дальше, вынужден был надеть личину раскаявшегося? Это понимают все и даже большой шеф, и никто тебя не осуждает.
— Что ты хочешь сказать этим? — крикнул Чепига.
— Тише, Профессор, не кричи, — оборвал его Оксиюк, — и слушай, что я тебе скажу: хотя мы с тобой старые побратимы, но я вижу, что мне все еще не доверяешь и закрываешь истинные думки пропагандой ихней, что ее они в тюрьме тебе в мозги заложили. Так вот, не веришь на словах — имеешь в письме! — И, засунув руку себе за пазуху в какой-то из тайников на внутреннем поясе, Василь Оксиюк достал оттуда сложенную вчетверо бумажку и, разворачивая ее, торжественно сказал: — На, читай!
В это время в сенях скрипнула дверь. Оксиюк поспешно выхватил у Чепиги письмо и засунул его обратно.
Послышался голос Катерины Боечко.
— Иди вперед, доченька, ты же не забыла еще вход до ридной хаты, а я малого сама поведу.
С двумя чемоданами в руках в хате появилась средних лет женщина в сером плаще-пыльнике. У нее были усталые, измученные дальней дорогой и волнениями глубокие зеленоватые глаза, косы заплетены вокруг головы венком, как это делают галичанки. Она увидела стоящего посреди хаты Чепигу, опустила на пол чемоданы, бросилась к нему, осторожно поцеловала, боясь прижаться, потревожить руку.
— Тымишу! Ридный! Боже, какое счастье! Не думала уже видеть тебя живым…
Василь Оксиюк быстро отступил от полосы света, падающей на деревянный некрашеный пол хаты от лампы, стараясь укрыться в тени.
Всего, решительно всего мог ожидать заморский гость на этой очень опасной для него теперь украинской земле, но только не этой непредвиденной встречи, которая круто нарушила все его планы.
В хату, ведомый за руку бабкой, вошел мальчик лет двенадцати в гольфах.
Он нерешительно осмотрелся по сторонам и, заметив мать в объятиях отца, бросился к Чепиге с криком:
— Татуся!
— Наконец собрались все до родной хаты, — сказал Чепига, лаская одной рукой сына и прижимаясь плечом к жене.
— Кто же поранил тебя, Тымишу? — кивая на руку, спросила Дзюнка. — Там, в тюрьме?
— Из тюрьмы я вышел целым, а уже тут свои поранили. Те, которых выпускал я на кривые дороги.
Тут Дзюнка заметила стоящего в полутьме светлицы Оксиюка. Перехватив ее взгляд, Чепига спохватился и сказал:
— Знакомься, Дзюнка, это мой старый приятель по гимназии…
Дзвонимира, или попросту сокращенно Дзюнка, приглядываясь к Оксиюку, шагнула к нему, но вдруг сказала настороженно:
— А я… знаю этого пана, Тымишу!.. Как он попал сюда?
— Мамо, это тот, что топал на вас ногами, угрожал, а вы, мамо, плакали, — звонким настороженным голосом подтвердил сын Чепиги.
