Пьер Бенуа - Дорога гигантов
— Прошу вас.
— Хорошо, дело идет об этом браке. Какого вы мнения?
— Какого я мнения? — сказал я, ошеломленный.
— Само собою разумеется, — продолжала она самым серьезным тоном, — вопрос тут не о состояниях. Вряд ли может быть союз более удачный в этом отношении.
— Может быть, разница в годах?
— Пустяки! Правда, Антиопа на десять лет старше Реджинальда. Но она так молода душой. Нет, не в этом дело.
— Но тогда я не вижу в чем же, — сказал я, чувствуя себя очень неловко.
Она как-то странно остановила на мне свой взгляд.
— Не знаю, продолжать ли мне, — сказала она. — Еще раз повторяю, я боюсь быть нескромной.
— Вы приобрели на это право, — сказал я любезно.
Даже веки у нее не дрогнули.
— Хорошо, буду. Но предварительно вы должны мне поклясться, что нет у вас к графине Кендалль иных чувств, кроме той детской дружбы, о которой она сама мне рассказывала. Если бы было иначе, я слишком боялась бы сделать вам больно и замолчала бы.
— Что вы хотите сказать?
— У матери есть обязанности, — важно проговорила она. — Как бы я ни хотела видеть моего сына мужем Антиопы, я бы всю жизнь упрекала себя, если бы помогла осуществлению этого проекта, не сделав предварительно всего необходимого, чтобы удостовериться во вздорности некоторых слухов.
— На какие слухи вы намекаете?
— О признаюсь, все это гадко. Но опять повторяю, я должна окончательно убедиться. Вы — мой друг. Я зашла уже слишком далеко, сейчас молчать не приходится. Скажите мне, как вы полагаете, сердце Антиопы свободно? Что вы о ней думаете?
— Я полагаю, что графиня Кендалль занята исключительно своей страной.
— Какой страной?
— Какой? Ирландией.
Леди Флора расхохоталась.
— Ах вы, ребенок! Для политики у женщины есть день, Для себя — у нее ночи.
— Я не понимаю...
— Ах, не смотрите вы на меня такими глазами. Вы, наконец, заставите меня поверить, что напрасно я так доверчиво заговорила с вами. Вы отлично понимаете, что я не придаю какой-нибудь особенной важности тем слухам, о которых я говорила. Да, наконец, Антиопа ведь свободна...
— Еще раз, на какие слухи вы намекаете?
— Сплетни, — сказала леди Флора, — готова поклясться... Сколько вы времени в Кендалле?
— Я приехал 24 марта, сегодня — 6 апреля.
— Всего двенадцать дней, — сказала она. — Господи, а мне кажется, что я вас знаю уже так давно.
«Это очень любезно, — подумал я, — но к чему все это нас приведет?»
— Все-таки в двенадцать дней вы могли ознакомиться с внутренним распорядком в Кендалле. Знаете вы, где находится комната Антиопы?
— Да, был там один раз, на следующий день по приезде.
— Эта комната в первом этаже, в углу замка. Одно из двух окон выходит на море, другое — в парк.
— Да, я заметил эти подробности.
— Вы знаете, что замок построен на склоне скалы. Перед окном — скала, недалеко, футах в сорока или пятидесяти.
— Знаю, — сказал я. — Я даже взбирался на эту скалу. С вершины вид на море еще красивее, чем из окон замка.
— Хорошо, в таком случае вы отлично поймете. Но чтобы я не видела в ваших глазах и тени укора... Иначе я сейчас же перестану.
— Продолжайте, прошу вас.
— Месяца три назад — может быть, четыре, — у меня служил конюх. Его звали Джим. Ну, так вот, этот Джим воспылал самыми нежными чувствами к горничной графини Кендалль.
— К Дженни?
— Нет, Дженни поступила потом. Горничную Джима звали, кажется, Джейн. Да это не важно.
— Конечно, не важно.
— Словом, каждый вечер, кончив работу, Джим бежал в Кендалль, в надежде повидаться с своей Джейн. Как-то раз она не пришла на свидание. Комната графини была освещена. И Джиму пришла совершенно естественная мысль — взобраться на скалу, чтобы оттуда уследить минуту, когда Джейн освободится и уйдет от своей госпожи... Джейн Джим не увидал, но вместо того...
— Но вместо того?
— Нет, не ждите, чтобы я сделала эту гадость и назвала вам того, кто был с Антиопой в этот поздний час. Что бы вы обо мне подумали? Да имя этого человека нам в данном случае и неинтересно.
— А Джим? — спросил я с иронией.
— Вы, конечно, сами понимаете, я воспользовалась первой возможностью и рассчитала его.
Она закурила папиросу и пускала дым маленькими голубыми струйками в потолок.
— Что вы думаете?
— Думаю, — сказал я, — что лорд Реджинальд настолько выше всего этого, что...
Она улыбнулась.
— И я совершенно так же думаю. Я никогда ничего ему не говорила. Видите, вы можете гордиться моим доверием к вам.
Мы помолчали. Часики зазвонили. Леди Флора вздрогнула.
— Уже четыре часа! — сказала она с очаровательнейшим оттенком сожаления в голосе.
Я встал, немного нервничая.
— Я должен вас покинуть.
Она не стала очень меня удерживать.
— Господи, я в отчаянии, что заставляю вас идти целую версту ночью!
Она открыла окно.
— К счастью, дождя нет.
Она подошла ко мне, положила мне руки на плечи. Едва протянув голову, я прикоснулся губами к ее светлым волосам.
— Вы не сердитесь на меня?
— Сержусь, на вас? Почему?
— Если бы у вас было к Антиопе какое-нибудь иное чувство, кроме дружбы, — сказала она, — я не простила бы себе своей откровенности. Но вы дали мне слово...
Я почти не обратил внимания на такое спокойное бесстыдство. В эту минуту была у меня одна лишь мысль: быть как можно менее смешным, когда стану переодеваться из блестящего пурпурного с золотом капота в свою одежду. Нужно отдать должное тонкому такту леди Флоры, с которым она предоставила мне самому проделать всю эту маленькую процедуру.
***Леди Флора проводила меня до решетки парка, вдоль темных групп деревьев, по аллеям, на песке которых еще лежали капли последнего дождя.
Выйдя за решетку, я быстро направился по дороге, но скоро пришлось замедлить шаг. Темнота становилась все гуще, как иногда бывает перед зарей.
Я узнал место, где на прошлой неделе я был представлен лорду Реджинальду. Я представил себе силуэт прелестного друга полковника Гартфилда, а затем — силуэт его матери. Какое странное приключение! Я думал о великом человеке из этой семьи, об этом лорде Френсисе Соммервиле, бывшем попеременно то сотрудником, то соперником Питта, подписавшем Амьенский мир, с которым Жозефина любила говорить в Сен-Клу об Антильских островах, где когда-то он, молодым адмиралом, метал свои ядра в наши суда. И вот я только что держал в своих объятиях его подлиннейшую внучку. Столь счастливый эпизод должен бы особенно льстить моему самолюбию. А вместо того у меня остался от всего этого лишь какой-то горький осадок и ощущение, что я более или менее сознательно попал в довольно скверную интригу.
