Александр Бахвалов - Зона испытаний
– Выходит, хорошо живется жуликам, – вздохнула Лидия Владимировна.
– Не совсем, – с ироническим сожалением отметил Одинцов. – Для полного удовольствия им нужно, чтобы и все другие были в убеждении, что пришли ниоткуда, что все пришельцы, как в Америке, о которой один умный писатель сказал: «Это была хорошая страна, но мы ее загадили». Чтобы загадить и нашу землю, жуликам нужно, чтоб в ходу было поболе модного, поболе идеек «под технический век, под бомбочку». Атомная штуковина, мол, не разбирает, какое в тебе самосознание, а накрывает всех скопом, и всякие там гражданские чувства, мол, не помогут, а потому и жить надо по «новым» понятиям, то есть кто во что горазд.
– И такое возможно? – спросила Лидия Владимировна.
– Будем надеяться, что нет, – утешил ее Одинцов. Все это время, пока он говорил, Долотов унимал раздражение, хотя и не мог понять, что тому причиной. Смысл сказанного? Нет. Наконец он уловил, что не может разобрать лица Одинцова: вроде прежнее, но все в движении, как у актера, видно, что человек роль произносит, а что говорить – это уж не от актера зависит, роли кем-то пишутся. Иное дело, когда он в поезде говорил о женщинах, тогда у него на лице оседало свое. Впрочем, было и сходство: и тогда и теперь он давал понять, что по старшинству ума и своего понимания вопроса равных ему здесь нет, и сидящим рядом ничего не остается, как только слушать.
А поскольку Лидия Владимировна слушала очень внимательно, Долотов решил, что она не часто слышит Одинцова, что знакомство между ними не связано с работой, и, чтобы убедиться в этом, спросил, встретившись с ней глазами:
– Простите, вы здесь работаете?
– О нет! Я врач.
– Хирург?
– Нет… – она немного смутилась, хотя и не отвела взгляда. – А что, вам нужен хирург?
– Нет, нет, просто задумал угадать.
Она улыбнулась: мол, и рада бы быть угаданной, да что поделаешь!
– Я принес статью. – Долотов вытащил из кармана пиджака и протянул Одинцову газету. – Хочу узнать, что ты о ней скажешь. Это к вопросу о жуликах.
Пока Одинцов читал, Долотов присел к Лидии Владимировне, чтобы она не скучала, а главное, не подумала, что ее присутствие может помешать ему, спросил, в какой больнице она работает, давно ли, довольна ли условиями и не знает ли некой Лены Гай-Самари, тоже врача. Оказалось, знает, и даже очень близко, они вместе учились.
– Вялый материал, – Одинцов отложил газету. – Такой дают, когда нечего давать. Обо всем и ни о чем.
– Не совсем так. – Долотов старался говорить убедительно. – Это пасквиль одного из тех, о которых ты только что говорил.
– Если так, то анонимный. По-русски это называется «кукиш в кармане».
– Опять же не совсем. Эта словесность с душком.
Фалалеев сочинил статью из желания лягнуть Боровского.
– Это о Боровском? Он еще летает? Сколько ему?
– Пятьдесят восемь.
– Фалалеев… – Одинцов раздумчиво потер подбородок. – Я где-то встречал эту фамилию.
– Работал у Соколова. Из тех, кто битый час может развязывать узел на шнурке, не снимая ботинка. А бегать предоставляет другим.
– Это заметно. На его счету есть опытные машины?
– Нет. Сидел неучтенной величиной рядом с Боровским и вот – решил отыграться. Нельзя позволять этому тяну выносить вердикты.
– В ваше время, Боренька, быку позволено то же, что и Юпитеру! – Одинцов развел руками.
– Значит, возразить нечего?
– Стоит ли? Что-то о ком-то…
– Но ведь это читают!
– У нас все читают.
– Разве такие статьи не влияют на взгляды молодежи, на их жизнь?
– На жизнь? – Одинцов улыбнулся. – Ты меня смешишь! Повлиять на жизнь может византийская вера, Куликовская битва, Октябрьская революция. А такие опусы влияют разве что на жен авторов. Гонораром! – Одинцов весело покосился в сторону Лидии Владимировны, как бы извиняясь за нелестное мнение о женщинах.
– И только? – улыбнулась она, спрашивая не столько по необходимости, сколько из желания выглядеть участливой, не оставлять без ответа обращенные к ней слова.
– Увы! – Одинцов вздохнул и поглядел в окно, за которым нетерпеливой лавиной двигались автомобили. – Жизнь, друзья, поток. Его можно направить по любой целине, он будет метаться, бурлить и грохотать в поисках русла, но остановить поток нельзя. Вынырнешь где-нибудь на его пути, и уж ни обратно, ни далее предначертанного не уплывешь. Стоит ли обращать внимание, что рядом с тобой болтается Фалалеев, Бармалеев?
– Значит, пусть болтаются?
– Что делать? В море плавают не одни белогрудые клипера. И все остальное тоже. Неизбежно. Тут никакие возражения не помогут, не освободят от тех, кто фыркает рядом, храпит, жует, сморкается. Что ты на меня волком смотришь?
Долотов встал, давая понять, что больше говорить ему не о чем, и, заложив руки в карманы, посмотрел на Одинцова слегка насмешливо и как бы размышляюще.
– Ладно, интеллигент, спасайся как можешь. Долотов подошел было к двери, но оглянулся и посмотрел на Лидию Владимировну.
– Всего хорошего.
На лестнице он разминулся с женщиной, как-то слишком поспешно посторонившейся. Обозленный на Одинцова, Долотов лишь мельком взглянул на нее, но, усаживаясь в машину, невольно вернулся памятью к светлому расстегнутому плащу женщины, надетому поверх красной кофточки, к знакомой черно-оранжевой косынке вокруг шеи, к сыпучим черным волосам и понял, что это была Валерия.
Минуту он сидел в оцепенении.
С ним это случалось – видеть людей не так, как должно. Он думал о ней лучше, чем она того заслуживала.
«Ты видел воображаемого человека, Одинцов – подлинного. Можешь убедиться, кто прав. Ей наплевать, что думает о ней некто по фамилии Долотов. Пусть занимается своими делами и не суется, куда его не просят. Это один из способов не создавать проблем – не соваться, куда тебя не просят».
Жестокий к самому себе, Долотов не умел оправдывать других. Валерия вошла в его жизнь такой, какой он увидел ее впервые, и тот ее образ только и был памятен и дорог ему.
Он чувствовал себя так, словно его предали.
– Вы в город?
Склонившись к раскрытому окошку дверцы, у машины стояла девушка, забегавшая к Одинцову. Долотов угадал ее по ярким брюкам. Теперь нетрудно было разглядеть и лицо – по-детски округлое, чистое. Но ей, кажется, не нравились ее круглые щеки, иначе она не стала бы укрывать их ниспадающими волосами. И глаза были чистые, хотя и неясного цвета – темно-серые, с беспорядочной мозаикой коричневых кристалликов.
– Да. Пожалуйста. – Долотов рывком открыл дверцу. – Как вас зовут? Ириной? Чудесное имя. Не знаю лучше.
– Да?
– Просто великолепное. Я полюбил ваше имя после спектакля о царе Федоре. Это была его жена. Знаете, да?.. Единственное утешение затурканного царя. С тех пор все Ирины кажутся мне милыми, мягкими, всепонимающими.
