Владимир Рыбин - Приключения 1975
Что ж, коли так, то еще не все потеряно. Ах, если бы король разрешил отправиться в Россию в женском одеянии! Тогда бы он больше знал об амурных авантюрах посланника — ведь Луиза де Бомон д'Эон была бы равноправным членом петербургской «школы злословия». Но увы, даже в том случае, если Дугласа отзовут, то на его место не назначат Луизу де Бомон д'Эон. Обидно!
Маккензи Дуглас не имел чести встречаться в Париже с кавалером д'Эоном, но кое-что слышал о нем. Последние сведения пришли только вчера из Берлина. Французский посол предупреждал Дугласа о приезде «чрезвычайного курьера», приписав от себя, что сей курьер «птица, видимо, важная, и его следует встретить».
Когда корабль отшвартовался, Дуглас увидел какого-то франта со шпагой на боку, в белых чулках, шляпой под мышкой, в густо напудренном парике — ни дать ни взять щеголь, только что прикативший из Сен-Клу.
Кавалер д'Эон вступил на русскую землю.
…Посланник Австрии при дворе Елизаветы Петровны — граф Цинцендорф был любезен, но на д'Эона внимания не обращал. Он добыл для Дугласа приглашение на прием императрицы. Конечно, если Дуглас считает полезным, то он может захватить с собой и курьера…
Д'Эон хотел ответить дерзостью, но Дуглас его опередил, рассыпавшись в благодарностях. Граф снисходительно добавил на прощание:
— Дорогой коммерсант, должен вас предупредить — прием состоится в Царском Селе. Почему в Царском? Императорская прихоть или каприз женщины. Последний раз я был в этом дворце в апреле. Вы себе не представляете, какая это скука… И холод. Да, да, я просто почувствовал себя в Сибири. Дворец отапливается… свечами и дыханием придворных.
…Кавалер д'Эон на приеме у императрицы в царскосельском дворце. О… о, сколько позолоты! Затейливая резьба — не дворец, а ослепительный блеск! Дуглас — и тот зажмурился и прошептал:
— Наверное, так выглядели шатры Золотой Орды.
Дородные дворецкие, а их здесь почему-то несколько, усаживают гостей на стеганые диваны. Едва кавалер устроился и успел принять подобающую позу, как вдруг диваны, словно ковры-самолеты, взмыли кверху. Дуглас, примостившийся рядом, осенил себя крестным знамением, шепча молитву. «Полет» был непродолжительным. Диван замер на втором этаже. И снова золото, хрусталь.
Граф доверительно рассказал Дугласу о волшебном столе, на котором без всякой прислуги, лакеев появляются блюда, бокалы, соусницы, солонки. А в парке, и это им тоже еще предстоит увидеть, плавают самодвижущиеся лодки, бегут экипажи без лошадей.
— Ах, милый Дуглас, все эти чудеса не что иное, как фокусы со всевозможными пружинами, вроде часовых. Но, право, иногда хочется поверить в сказку…
Прием прошел благополучно. Дуглас передал Елизавете письмо Людовика XV, письмо, которое д'Эон привез зашитым в полу своего камзола. Людовик предлагал русской императрице возобновить между обеими странами дипломатические отношения, но бестактно намекал на необходимость устранить канцлера Бестужева.
Какое-то время Дуглас не знал, к чему приспособить кавалера. Когда Россия и Франция официально обменяются дипломатическими миссиями, д'Эону можно будет предложить пост секретаря. А пока? Но сам д'Эон хорошо помнил о секретной инструкции короля. Он быстро перезнакомился с елизаветинскими вельможами — Разумовскими, Нарышкиными, Голицыными, Шереметьевыми. Однако кавалер понял: от них он многого не узнает. Все тайны русской дипломатии, все бразды правления — в руках канцлера Бестужева. А Бестужев и слышать не хочет о сближении с Францией. Дуглас считает, что виной тому пенсия, которую получает Бестужев от Англии, а Англия ныне не в ладах с Францией и поддерживает ее врага — Пруссию.
Д'Эон был поражен набожностью высшей русской знати. Он привык, что в Париже в божьих храмах назначают свидания, передают любовные записочки, даже составляют заговоры под благочестивые бормотанья аббатов и кюре.
…У Бестужева была очаровательная племянница. Кавалеру даже назвали ее имя, но эти варварские имена не запомнить. Племянница неукоснительно посещала все службы, и д'Эон решил, что это самое подходящее время для того, чтобы завести с ней шашни и… чем черт не шутит — быть представленным дядюшке. А может быть, очаровательная и сама кое-что знает? Ведь во Франции политику делают женщины, а петербургский двор так тщится прослыть за малый Версаль.
Воскресная служба тянется бесконечно. В церкви холодно, но православные к холоду привыкли, не то что французы. Д'Эон пристроился рядом с племянницей Бестужева и терпеливо дожидается случая, чтобы заговорить. Племянница, конечно, заметила фатоватого кавалера. Скашивает на него глаза, даже улыбнулась. Или это только так ему кажется? Д'Эон решился.
— Мадемуазель, господь бог не простит вам столь утомительное стояние в церкви, он не любит бледных щечек и потухших от усталости глаз…
Кавалер не договорил, заметив, что «потухшие от усталости» буквально выползли на лоб, племянница с ужасом посмотрела на д'Эона. В церкви тоже было заметно замешательство, хотя никто из молящихся не произнес ни слова. Когда служба закончилась, д'Эон поспешил к выходу, чтобы встретить свою очаровательную соседку и проводить ее до кареты. Но племянница как в воду канула, зато прихожане обходили кавалера стороной.
Вернувшись в гостиницу, где кавалер снял номер по соседству с Дугласом, д'Эон пожаловался шотландцу на свою неудачу.
— Как, месье, вы осмелились заговорить с мадемуазель Бестужевой в церкви?
— А почему бы и нет?
— Несчастный! Вы понимаете, что вам угрожает?
— Угрожает?
— Боже мой, ведь императрица возобновила обычай, существовавший при ее покойном отце. Она приказала сажать на цепь всякого, кто осмелится разговаривать в церкви! Это касается даже высших сановников, только для них цепи сделаны из золоченой бронзы.
— Но ведь я француз!
— Это вас не спасет. Не далее как в прошлом году ваша соотечественница мадемуазель Тардье угодила в тюрьму за то же преступление.
— Мадемуазель Тардье? Я слышал, что ее посадили за то, что она не показала императрице последние моды Парижа, припрятав их для иных клиентов…
Кавалер не на шутку струсил.
— Месье, умоляю вас, сделайте что-нибудь, я должен остаться в Петербурге…
Дуглас посмотрел на незадачливого кавалера с подозрением и решил, что ничего делать не будет, и если кавалера засадят куда-нибудь в русскую Бастилию, то оно и к лучшему,
— Хорошо, месье, я постараюсь, чтобы вас не посадили в тюрьму, а только выслали во Францию.
…Наконец-то можно поздравить себя с успехом. Несомненным и тем более приятным, что он пришел в тот день, когда ему казалось, что наступил полный крах его карьеры, его дерзаний, и о Франции он будет мечтать где-нибудь в застенках русской темницы. Но прошел день, неделя, Дуглас молчал, а д'Эону надоело отсиживаться в номере. Он рискнул заглянуть к Разумовским.
