Михаил Демин - Рыжий дьявол
— Сплошная дикость, — ухмыльнулся шофер. — Царство язычников!
— Ну, язычники, положим, здесь повсюду, — проговорил я лениво, — хакасы — они такие…
— Нет, не скажи, — с обидой возразил шофер, — разница есть. И еще какая! Хакасы — учти это, — народ цивилизованный. Я сам, к примеру, по матери хакас. Образование имею. А брат у меня инженер… Вот так-то, друг. Ты не путай! Там, в глубине гор, за Таштыпом, — другие люди.
— Какие же?
— Разные… Алтайцы, сайоны. В основном, сайоны, — так раньше звали горных тувинцев. Потому и здешние хребты называются Саянскими… Вот там, действительно, дикость! Там еще каменный век продолжается. Эти сайоны ни Бога, ни черта не признают. Молятся камню, поклоняются огню.
— Как, в самом деле, огню?
— Ну да, — сказал шофер, — а что тут такого?
И вот тогда я почувствовал, что в Таштыпе мне надо побывать непременно!
* * *Переночевав в таштыпской маленькой грязной гостинице, я наутро пошел бродить по кривым улочкам старинного этого улуса.[16]
Я пошел бродить… И внезапно остановился, увидев за ближайшим поворотом снег. Он засевал мостовую, белел на кустах и оградах. Снег в середине сентября? Это было непонятно. В такую пору здесь, на юге Сибири, идут, как правило, дожди. И еще вчера над Таштыпом прошумел косой дождичек; и сейчас на земле блестели непросохшие лужи… Так откуда же эта пороша, эта белая пыль?
Я закурил и осмотрелся медленно. И увидел, что стою напротив продуктового магазина. Окошко его было растворено и оттуда глядела на меня миловидная хакасочка — продавщица, — смуглолицая, в белой косыночке.
Взгляды наши пересеклись. И сейчас же она сказала, налегая грудью на подоконник:
— Водки нет! И не ждите.
— Ого, — пробормотал я, — вот как! — До сих пор я о водке вовсе и не помышлял, но теперь мне вдруг захотелось выпить. — Куда же это она подевалась?
— Так ведь — сухой закон, — хихикнула продавщица. — Торговать запрещено.
— Ах, да, конечно, — вспомнил я, — завели порядки, как в старой Америке… Н-ну, ладно.
Хакасочка проговорила бойко:
— Но если уж вам невтерпеж, могу посоветовать. Бегите налево, вон туда! — Она высунулась из окошка и махнула рукою. — Видите, открытая дверь… Может, еще успеете, найдете что-нибудь.
Открытая дверь, как выяснилось, вела в помещение аптеки.
И едва я приблизился к ней, оттуда навстречу мне вышел скуластый приземистый человек в безрукавке из козьего меха. Голову его покрывал красный крапчатый туго завязанный платок. В углу рта торчала дымящаяся трубочка. А в руках он держал большую вишневого цвета коробку с надписью: „Косметический набор "Красная Москва".
Он толкнул меня плечом, но даже и не заметил этого, не посмотрел в мою сторону. Взор его был прикован к „Красной Москве".
Девушка, торгующая в аптеке (внешне точно такая же смуглолицая и молоденькая, как и продавщица из магазина), сказала мне с явным сочувствием:
— Если вы за выпивкой, то опоздали. Ни спирта, ни одеколона не осталось… Понаехали утром горцы и выпили все. Разобрали даже косметические наборы. Они у нас три года лежали, накапливались, никто их брать не хотел. А теперь за три часа разошлись. Вот этот тип последнюю коробку унес.
— Зачем же ему целый набор?
— Ну как же, — ответила она серьезно, — там ведь полно всего. Есть и цветочный одеколон, и два флакончика духов.
— До духов уже добрались, — усмехнулся я. — Эстеты!
Отойдя в сторону, горец остановился и с треском вскрыл „набор". Наземь посыпались какие-то тюбики и баночки. Затем он извлек из небольшой коробки еще одну — круглую и меньших размеров. Разъял ее и вытряхнул содержимое. Тотчас же вокруг него заклубилось белое облачко. Легчайшая пыль осела словно иней на сапогах его, на одежде, запорошила придорожные кусты.
И я догадался мгновенно: это же пудра! И еще я понял, сообразил: так вот откуда он, вот он какой — ранний таштыпский снег…
— Но для чего же все-таки высыпать пудру? — вслух подивился я. — Чудак человек. Отвез бы своей жене.
— Жена его этим не интересуется, — сказала девушка с легкой гримаской, — а ему самому посудина нужна. Коробочка-то ведь пластмассовая, любую жидкость держит. Вот, глядите!
И я увидел: склонившись к луже, горец зачерпнул своей „посудиной" немного воды. Затем вылил туда одеколон и духи. Тщательно все перемешал. И начал с жадностью пить.
Коктейль этот, судя по всему, был силен. Опустошив коробку, горец вздрогнул, сморщился и покачнулся… Но все же устоял.
Медленным, каким-то сонным жестом огладил он вислые, реденькие свои усы. Раскурил трубочку. И вдруг засмеялся и что-то громко запел.
А потом он пошагал нетвердо, вперевалочку. И вскоре скрылся из глаз. Но я еще долго слышал поющий его голос — гортанный, визгливый и радостный.
ПРАВИЛА ИГРЫ
Таштыпский район — лесостепной. Одним своим краем он смыкается с целинными землями, другим же — с дикой горной тайгой. И если сайоны, спускаясь с гор, искали выпивку в аптеках, то степные хакасы (как более цивилизованные) очень быстро приспособились гнать из зерна самогонку. Впервые я попробовал здешнюю самогонку совершенно случайно на хакасской свадьбе. И вот как это произошло.
Однажды ночью я ехал верхом по краю степи и мечтал о ночлеге… Я проделал за день немалый путь и сильно устал, и лошадь моя — тоже. Эту лошадь я выпросил у районного начальства, и была она, в общем-то, самой настоящей клячей. И теперь, на ночной дороге, она брела, спотыкаясь, роняя пену с удил. И вдруг впереди замаячили очертания улуса. Послышался хриплый брех собак. Я встрепенулся, и кляча пошла веселее.
Улус оказался маленьким и пустынным. Все уже спали в этот час, и окна были темны. И только в одном месте заметил я свет, уловил шум многих голосов…
Местные жилища своеобразны; веяния новых времен здесь наглядно сочетаются с вековыми традициями. Аборигены живут теперь в обыкновенных рубленых избах (они ведь больше уже не кочуют!), но возле каждой избы всегда, как правило, помещается пестро раскрашенная войлочная юрта… У любого хакаса, таким образом, имеется два дома — зимний и летний. Причем у входа в юрту устроена также и летняя кочевая кухня — по сути дела, простой очаг, сложенный из камней и накрытый железной жаровней.
И в той усадьбе, к которой я сейчас подъехал, освещены были изба и юрта, а в очаге пылал, треща, яркий огонь — там что-то жарилось, — и шаткие отблески пламени лежали на лицах толпящихся вокруг людей.
Один из них подошел к ограде и окликнул меня;
