Лев Линьков - Капитан "Старой черепахи"
Борьба продолжалась, и ноябрьские события не явились неожиданностью — в войне бывают не только победы. Но каждая новая диверсия, каждый новый акт террора заставляли еще больше напрячь силы, еще быстрее разгадывать и предупреждать вражеские козни.
Большинство происшествий случалось в пограничной зоне. Антос стал действовать осторожнее. Появление «Валюты» сбило с него спесь, но он еще доставлял в Одессу оружие, контрабанду, перебрасывал в город своих людей. Меньше, чем раньше, но перебрасывал. А Лимончик перешел от грабежа частных лавок и прохожих к поджогам государственных и кооперативных складов, начал убивать советских активистов.
Уголовный бандитизм явно смыкался с политическим и направлялся чьей-то опытной рукой. Дело Скадовского кулацкого повстанческого комитета подтверждало, в частности, что разгромленная савинковская организация «Народный союз защиты родины и свободы» вновь ожила.
Все яснее становилось, что эсеры получают средства и оружие через группу Антоса. Но ведь не грек же Антос верховодит ими? Он сам лишь исполнитель чьей-то воли и чьих-то замыслов. Посланный в рыболовецкую артель Тургаенко Николай Ивакин несколько раз сообщал важные сведения о том, где именно Антос выгружал свой «товар», и чекистам удалось кое-что и кое-кого захватить. Но вот уже целый месяц Ивакин молчал, видимо не имея возможности установить связь с Губчека. И поскольку главная нить все еще была не найдена, Тургаенко решено было пока не трогать.
Пограничник Вавилов, который должен был попытаться проникнуть на борт шхуны Одноглазого, исчез, будто в воду канул: то ли он тоже не мог дать знать о себе, то ли понапрасну погиб.
Обо всем этом думал Никитин, когда ехал на внеочередное заседание бюро губкома партии.
Заседание началось точно в девять часов вечера. Кабинет секретаря губкома, в котором оно происходило, освещала стоящая на столе керосиновая лампа.
Секретарь предоставил слово Никитину. Никитин подошел к столу, прищурившись, отодвинул лампу — тоже напоминание: электричества, нет во всем городе.
— Товарищи! Сегодня получена телеграмма за подписью Владимира Ильича Ленина и товарища Дзержинского. Правительство и ЦК требуют от нас напрячь все силы для предотвращения диверсий и ликвидации савинковских и петлюровских повстанческих комитетов и банд. На всех заводах и складах, особенно военных, приказано усилить охрану, поставить самых надежных коммунистов и комсомольцев...
Никитин вкратце обрисовал обстановку в губернии и в городе и, обведя взглядом присутствующих, заключил:
— Враги революции, и их приспешники, потерпев поражение в открытой войне, перешли к войне тайной. Они пытаются и будут пытаться вредить нам при помощи террора, диверсий, шпионажа, бандитизма, спекуляции, контрабанды, клеветы и всякими другими подлыми методами. Но мы, большевики, раздавим и уничтожим их. К врагам революции мы будем беспощадны! Я прошу бюро губкома во исполнение приказа товарища Ленина и товарища Дзержинского сегодня же провести мобилизацию коммунистов и комсомольцев в помощь Губернской чрезвычайной комиссии.
Возвращаясь на свое место к окну, Никитин поздоровался с председателем губсовнархоза и губернским военным комиссаром. Они тоже изрядно похудели. Да, большевикам тяжело достается! Подумать только, каких трудов стоит поднять из разрухи голодную, измученную войной страну, вокруг которой полным-полно врагов...
— Товарищи! — вставая, сказал секретарь губкома. — Я предлагаю во исполнение директивы ЦК провести мобилизацию сегодня до полуночи...
2— «В этом наша сила! — Никитин еще раз перечитал заявление комсомолки из портовых мастерских и повторил про себя: — В этом наша сила!»
Комсомолка, добровольная помощница Губчека, — та самая, которая в августе заметила под верстаком одного из слесарей стопу похищенной бумаги, — на этот раз сообщала очень важные новости: в общежитии на улице Старостина обнаружены прилагаемые к заявлению контрреволюционные листовки. В заявлении говорилось также, что старший рабочий Орехов организовал в общежитии струнный оркестр и часто остается там ночевать.
«Зачем оставаться ночевать в холодном общежитии, имея квартиру и семью?» — спрашивала комсомолка,
— Резонно! — произнес Никитин.
На первый взгляд нет тесной связи между листовками и музыкальным кружком, организованным Ореховым, но задуматься есть над чем. Особенно если учесть, что этот Орехов живет в том самом доме и в том же подъезде, где жил Чириков, а также то, что именно у Орехова была обнаружена похищенная бумага. Выяснилось, что в губисполкоме пропало две стопы такой бумаги. А на запрос в Ростовскую губчека пришел ответ, что Орехов действительно жил в Ростове с 1918 года, работал слесарем на заводе «Красный Аксай». Выбыл в Одессу по собственному желанию.
В письме была приписка:
«Дополнительные подробности о личности названного Орехова выясняются».
«Нам теперь тоже пора выяснить дополнительные подробности, — решил Никитин. — Для начала следует повидать эту сметливую комсомолку...»
Катя задумчиво поднималась по лестнице большого пятиэтажного дома. Сегодня вечером она присутствовала на открытом собрании, посвященном чистке партийной ячейки мастерских порта, и то, что услышала там, взволновало ее и пробудило много новых мыслей.
Председатель комиссии по чистке — старый большевик, рабочий Морзавода — выступил вначале и сказал, что в партии могут состоять только самые сознательные, честные, преданные революции трудящиеся. Партия железной метлой выметет из своих рядов перекрасившихся меньшевиков, эсеров, всех бюрократов и проходимцев, которым удалось втереться в доверие и пролезть в партию. Врагам, где бы они ни пытались укрыться, не уйти от карающей руки рабочего класса.
«Мы вычистим и всех нетвердых духом, всех, кто не отдает свои силы без остатка делу коммунизма и погряз в обывательском болоте», — говорил председатель комиссии.
Он напомнил, что новая экономическая политика встречена в штыки теми, кто думал, будто можно без особого труда построить коммунизм. Испугавшись препятствий, они истошно вопят, что якобы большевики отступают, губят революцию и, мол, советской власти скоро крышка.
Девушку поразила беспощадная откровенность, с которой старый рабочий говорил о трудностях и опасностях, стоящих на пути Советской республики.
Слушая, Катя с радостью думала, что вот она не боялась трудностей. А ей ведь было очень и очень трудно. Она устала жить одна-одинешенька, приходить, в холодную темную комнату, запивать холодной водой кукурузную лепешку, на ощупь, в темноте (у нее давно не было ни керосина, ни свечей) разбирать постель, ложиться под тонкое, износившееся одеяло. И все же, дрожа от холода, голодная, она мечтала о лучшей жизни, о том, как, закончив вечерний рабочий факультет, поступит в университет и лет через пять станет работать врачом где-нибудь на селе (Репьев постоянно напоминал, что ей надо учиться). Она ни с кого не будет брать денег, всех будет лечить бесплатно.
