Лев Квин - Ржавый капкан на зеленом поле
— Хорошо, Пеликан, пусть будет так. Считай, что я сказал «да». Можешь выкладывать дальше.
Ни единым словом он не выразил своего удовлетворения. Кивнул головой, словно подтверждая, что все в порядке, что ничего другого он от меня и не ждал. Пошел в закуток у двери, где раздевался, и вернулся с потрепанным, когда-то шикарным кожаным портфелем с двумя солидными медными застежками. Уселся на стул между мною и Глебом Максимовичем, вытащил из портфеля объемистую папку.
— Давайте теперь втроем сыграем в одну занятную игру. Я буду рассказывать, а заодно и показывать вам кое-какие бумаги, а вы меня критикуйте, опровергайте, разделывайте под орех. Вот, например, документ номер один.
Пеликан раскрыл папку, вынул оттуда лист бумаги и положил передо мной. Со все возрастающим удивлением я прочитал написанное на латышском языке:
«Начальнику отдела политической полиции господину Дузе.
От Ванага Арвида, сына Яниса…»
Дальше шли все мои биографические данные: год рождения, место рождения, место жительства, место работы в досоветское время, должность. Ниже был написан крупными буквами заголовок «Заявление», а под ним шел следующий текст:
«Я, вышепоименованный Ванаг Арвид, сын Яниса, по своей собственной доброй воле и без всякого принуждения выражаю желание сотрудничать с политической полицией в деле разоблачения противозаконного коммунистического подполья в Латвии и сообщать уполномоченным на то служебным лицам все известные мне и могущие стать мне известными сведения о лицах, занимающихся нелегальной коммунистической пропагандой, об их организации и действиях».
Затем следовала моя подпись, а под ней приписка: «Присвоен псевдоним — Воробей».
К заявлению было приколото несколько донесений:
«Доношу, что в ночь на двадцать восьмое апреля готовится еще одна подпольная коммунистическая первомайская акция. Сделаны и розданы в ячейки специальные картонные шаблоны для нанесения лозунгов краской на стены домов. Акцию предполагается провести от часу до трех часов ночи на следующих улицах: Вождя, Офицерской, Рижской, а также на Новом Форштадте и в районе бараков у крепости. Воробей».
И еще несколько других донесений в том же роде.
Я брезгливо отодвинул бумаги.
— Ну что? — спросил Пеликан.
— Просто великолепно! — от всего прочитанного мне сделалось не по себе.
— Критикуй!
— Прежде всего почерк не мой.
— Это мы с твоей помощью быстро поправим! — усмехнулся Пеликан.
— Не та бумага.
— А какая должна быть? Вот такая?
На стол легло несколько чистых листов. Я посмотрел один из них на свет. Четко выделялся водяной знак. «Лигатнес папирс» — бумага лигатненской бумажной фабрики.
— Где ты ее раздобыл?
— Пришлось обращаться к партизанам.
У меня на миг промелькнула нелепая мысль. А что, если бумагу доставала для Пеликана Вера? Ее партизанский отряд дислоцируется в Латвии — возможно, недалеко от Риги.
— А теперь взгляни на вот этот документ.
Пеликан положил на стол бланк со штампом: «Отдел политической полиции». На бланке машинописный текст:
«Совершенно секретно.
Начальнику государственного управления политической полиции в городе Риге.
По Вашему требованию направляю испрошенное Вами дело».
И размашистая волнистая подпись: «Дузе».
— Липа?
— Нет, — покачал головой Пеликан. — Тут все полностью соответствует действительности. И бланк, и машинка, и даже подпись. Правда, бумага шла в качестве сопроводительной совсем к другому делу. Но это ведь не мешает использовать ее для наших целей… Итак, пофантазируем дальше. Дузе переслал твое обязательство и донесения в Ригу. Это могло произойти лишь незадолго до восстановления в Латвии Советской власти. Видишь, последнее твое донесение датировано концом апреля. А в июне все уже свершилось.
— Не годится, Пеликан.
— Почему?
— Эти бумаги охранники либо уничтожили бы, либо они остались бы в делах и их вскоре обнаружили бы наши товарищи. Ты бы сам их обнаружил. Переслал бы в наш город, меня разоблачили и судили.
— Все верно. Кроме одного. Часть бумаг охранки хранилась в секретных сейфах. Мы их сразу не смогли обнаружить. Один такой сейф вскрыли буквально за три дня до начала войны. Правда, подобных бумаг там не было. Деньги, удостоверения личности, сводные донесения Ульманису о настроениях в низах. Но вполне могли быть и такие.
Тут впервые подал голос Глеб Максимович. До сих пор он все время сидел и молча слушал:
— Кто обнаружил сейф? Ты сам, Иван Петрович?
— Я и еще один товарищ.
— И что ты предпринял? Я имею в виду, куда передал документы, которые в нем лежали?
— Никуда. Не успел. Срочная командировка в Лиепаю. А потом война. Бумаги так и остались у меня на столе.
— А что бы ты сделал, если бы в сейфе и в самом деле обнаружилось вот это?
Глеб Максимович постучал пальцами по провокаторским донесениям Воробья.
— Написал бы вот такую бумагу.
Пеликан вытащил из папки еще один листок. Я прочитал: «Немедленно переслать по месту жительства. Арестовать. Провести дознание. Держать меня в курсе следствия». И подпись Пеликана: «Паберз».
— Не рассматривай с таким подозрением, — рассмеялся он. — Подпись настоящая… Вот эта бумага и осталась бы на моем столе вместе с делом Воробья. И немцы, заняв город, непременно обнаружили бы ее.
Туман постепенно рассеивался. Теперь уже я в полную меру включился в игру и напряженно искал прорехи в тщательно проработанном плане.
— Значит, тебе, Пеликан, уже к началу войны стало известно, что Арвид Ванаг — провокатор, работавший на охранку.
— Умница!
— Забыть об этом ты не можешь никак. Попадаешь в Москву после всей заварухи, наводишь справки обо мне, узнаешь, что я на фронте, в латышской дивизии. Меня арестовывают, отдают под суд. В итоге долголетняя тюрьма или расстрел.
— Все верно, Арвид. Кроме одного. Я же убит. Они думают, что я убит. Ты упустил это из виду.
— Ах да!.. А второй? Который вместе с тобой обнаружил сейф?
— Это техник, русский товарищ. Он только вскрыл сейф, а о содержании бумаг не имеет ни малейшего представления.
— Хорошо, — опять включился Глеб Максимович в наш поединок. — Итак, предположим, немцы обнаружили эти бумаги на твоем столе, когда захватили Ригу. Что они с ними сделали?
— Ага, значит, на один этап мы уже продвинулись… Тогда вот почитайте этот документ.
Пеликан выложил на стол еще одну бумагу. Тоже машинопись, только на этот раз на немецком языке:
«СС — штандартенфюрер Грейфельд распорядился:
