Олег Коряков - Хмурый Вангур
— Да… Все-таки очень, очень непонятная история. — Наташа встала и принялась собирать со стола грязную посуду.
Пушкарев вскинул на нее глаза, нахмурился:
— Наташа, вы повторяете это уже в третий раз, и все таким тоном, словно хотите сказать, что мы бросили Николая, сбежали от него!
— Нет, этого сказать я не хочу. Но ведь речь, товарищи, идет о жизни человека! Неужели это непонятно? — И, боясь, что расплачется, нагнувшись над столом, она глухо добавила: — Видно, собственная дороже…
Борис Никифорович встал, губы его затряслись. Юра приподнялся, бросил на Наташу укоризненно-гневный взгляд, хотел, должно быть, сказать что-то очень резкое, но сдержался и, откинувшись на ложе и глядя в потолок, тихо выговорил:
— Это еще неизвестно, кому что дороже. Вот Николаю, я думаю… Он сбежал, я думаю.
Наташа круто повернулась к нему:
— Ох, как это тебе, оказывается, легко — обвинить человека в таком!.. Но скажи: если Николай Сергеевич сбежал, так почему вы здесь, а его нет? Ведь нет его!..
Лицо Пушкарева потемнело. Ладонь Алексея Архиповича, поглаживавшая стол, начала похлопывать по нему. Профессор решил вмешаться в разговор:
— Вот что. Вы, Наташа… это… полегче. — Ладонь хлопнула по столу сильно и замерла. — Опять, я полагаю, ошибаетесь. Вам иногда это свойственно. Факты покажут. Факты.
— Но поймите меня, Алексей Архипович… Борис Никифорович, я очень уважаю вас, но поймите…
— Я все очень хорошо понимаю, — глухо прервал Пушкарев. — И… отложим этот разговор. Вот найдем Плетнева… — Пушкарев умолк и начал набивать трубку; табак рассыпался.
Ваня Волчков с испугом и растерянностью поглядывал на всех. Наташа тряхнула головой, бросила в горку грязных мисок последнюю и молча быстро отошла от стола.
Кузьминых взглянул на нее неодобрительно, но, успокаивая других и главным образом, наверное, себя, продолжил свою мысль:
— Я говорю, факты… Вот старик Куриков… Очень жаль, что мы до сих пор не догадались послать кого-нибудь к нему. Да ведь кто же знал? Неизвестно было, что он ушел, что потом Плетнев… исчез. Поездка к Курикову, я полагаю, поможет что-нибудь выяснить… Ну ладно. — Профессор, бодрясь, поднялся. — Давайте-ка, пока там Василий готовит оленей, все-таки посмотрим вангурские образцы…
Он начал выкладывать из рюкзака Пушкарева на стол мешочки со шлихами и горделиво и радостно воскликнул:
— Вот ведь человечищи — что тащили с собой!
А «человечищам» было совсем не до гордости и не до радости. Пушкарев, уныло и зябко сгорбившись, сосал свою трубку, с беспокойством посматривая на Юру. Юру корежили боль и жар, ему хотелось кричать и метаться, но он только мотал из стороны в сторону головой. Кузьминых понял, что даже титаном ему сейчас не развлечь свою «молодую гвардию», не отвлечь от дум и боли. Он тихо опустил рюкзак на стол и начал прохаживаться по комнате. Что-то насторожило его, он остановился, прислушиваясь, и вдруг рванулся к двери.
— Вертолет!
Через распахнутую дверь все услышали необычный для тайги гул.
Вертолет вызвали, чтобы вывезти Юру. Утром, осмотрев его разбухшую, посиневшую ногу, Кузьминых тихонько позвал Пушкарева на улицу.
— Боюсь, гангрена. Это вещь, знаете, такая… Впрочем, я не медик, судить не берусь.
Радиограмму, когда Волчков передавал ее, Юра, конечно, слышал. Страшное слово в ней не упоминалось, но многое можно было понять. Однако парень крепился и пытался разговаривать в своем шутливом тоне.
— Вот отхватят у меня эту дубину, — сказал он, — всю жизнь буду на каком-нибудь самокате ездить.
— Кто это тебе сказал, что отхватят? — рассердился Кузьминых. — Ишь, какой быстрый!
— Я ж, Алексей Архипович, не утверждаю. Я предполагаю, научно, на основании фактов…
Сел вертолет прямо в поселке. Невиданную металлическую стрекозу окружили манси. Самолеты они знали, а вот как и почему летает эта бескрылая штука, было непонятно.
К машине Юру принесли. Экипаж вертолета и врач торопились. Они отказались даже от чая. Врач, желтоусый сухопарый старичок, на вопрос Кузьминых ответил, что у больного гангрена.
Наташа, услышав это, охнула и, отвернувшись, тихо заплакала…
Пушкарев влез в кабину вертолета и опустился на пол у носилок, на которых, укутанный в меховые одеяла, лежал больной. Глаза Юры лихорадочно блестели, на щеках горел румянец, но все же он попытался подмигнуть и хрипловато сказал:
— Вот. На вертолете прокачусь. А вам всем по земле придется топать. Завидно?
«Что же ты передо мной-то еще храбришься?» — хотел сказать Пушкарев, но не сказал, а только взял его руку, стиснул и долго вглядывался в лицо — пухлые губы, крупный широкий нос, мягкая линия подбородка, — простые, не очень красиво вылепленные черты, ставшие для Пушкарева родными.
Юра не выдержал, у него дернулась нижняя губа, он отвернул лицо и опустил веки, будто очень устал. Пушкарев припал ему на грудь, крепко поцеловал и сразу же поднялся и шагнул к выходу…
Мощно взревел мотор, лопасти ротора от вращения стало не видно, машина мелко задрожала и поднялась. Взмыв над лесом, она чуть наклонилась и, продолжая набирать высоту, быстро двинулась к югу…
Когда Василий сообщил, что олени для поездки к его отцу готовы, профессор обрадовался: слишком уж гнетущим было бездействие после отправки Юры.
— Ну вот! Вот и хорошо! Будем двигаться. — Профессор потянул с гвоздя малицу.
Пушкарев остановил его:
— Нет, Алексей Архипович, поеду я…
Кузьминых взглянул на его худющее, в царапинах, с большой коростой на щеке лицо, в скорбно-решительные глаза и понял, что речь идет о долге и чести. Он склонил голову и сказал:
— Пожалуй.
А Наташа уже натягивала на себя малицу, торопливо засовывала в рюкзак походную аптечку. Томми беспокойно поглядывал на нее.
— Лексей Архипыч… — Василий сказал это очень тихо, но профессор услышал и обернулся. — Я, Лексей Архипыч, к отцу не поеду.
— Это почему же?
— Как на отца смотреть? Почему людей в урмане бросил? Стыдно, ой!.. Здесь останусь.
Профессор задумался. Собственно, из состояния задумчивости, тяжелой и тревожной, он не выходил все эти дни. Сейчас он подвигал косматыми бровями, глянул на манси сочувственно, но возразил:
— Нет, Василий, поезжай. Все-таки отец. Он, конечно, худо сделал, но ведь ты понимаешь, старый он человек, темный… Поезжай. И вот им помочь надо. — Кузьминых кивнул на молодых геологов. — Поезжай.
Василий внимательно посмотрел в глаза профессору, будто сверяя сказанное с невысказанным.
— Ладно, Лексей Архипыч. Ты хороший человек, светлый. Сака ёмас… Поеду.
