Александр Кулешов - Голубые молнии
Жили Копылов и Васнецов вместе, в двухкомнатной квартире дома офицерского состава. В свое время заместитель комдива по тылу размещать по два офицера в одной комнате отказался.
— Что толку? — говорил ст. — Через полгода женятся, и приходится заниматься передислокацией: третьего лишнего куда-нибудь переселять. А так есть своя комната у каждого; женился — порядок. Завел детей — опять же комната есть. Никто не ходит, не требует, чтоб его обеспечивали отдельной кубатурой, поскольку законно сочетался. Ну, а если не женился, продолжает в холостяках ходить при наличии отдельной комнаты — что ж — издержки производства. Да и все равно когда-нибудь женится. Полковников, старых холостяков, встречал, а лейтенантов что-то не приходилось.
Философия мудрого зама по тылу подкреплялась ловкостью и деловитостью, позволявшими обеспечивать офицеров дивизии достаточным количеством, «жилплощадок приземления».
Говорят, вид комнаты дает представление о характере хозяина. Возможно. Во всяком случае, резиденции Васнецова и Копылова весьма отличались друг от друга.
У Васнецова царил идеальный, даже педантичный порядок. Безупречно заправленная солдатская койка. У стены набор гантелей, гирь, эспандеров. На стене боксерские перчатки, в рамках дипломы и грамоты за спортивные победы. Два шкафа с красиво выровненными книгами. Отдельно посудо-хозяйственный шкафчик, отдельно для одежды. Отдельно письменный стол, отдельно обеденный. Никаких диванов, кресел, ковров. Сверкающий пол, сверкающие стекла окон. Магнитофон, телевизор, проигрыватель.
У Копылова — диван, кресла, искусственный камин (сделанный им самим), единственный низкий столик, единственный многоцелевой шкаф. На стенах охотничьи ружья, удочки, кабанья голова, медвежья шкура. На шкафу поломанный динамик от радиосети. Зато огромная полка с проекторами, кино- и фотоаппаратами, ванночками, увеличителями, блицами, кассетами... Чисто, конечно, но порядок... в общем, не самый идеальный.
Вернулись. Приняли душ. Попрощались. Ушли спать.
Копылов поставил будильник.
Васнецову это не требовалось — он сам мог, но выражению Копылова, «работать будильником». «Не человек. — восхищался он, — государственный эталон времени».
Действительно. Васнецов никогда никуда не опаздывал.
Глава X
Таня лежала, заложив руки за голову. Она бросила книжку на тумбочку, не погасила лампу.
Тихо посапывала давно уснувшая подруга, тихо лилась музыка из маленького транзистора, В комнате пахло деревенским теплом.
Таня занималась самоанализом.
Почему ее взволновало предложение Копылова? Разве в нем было что-нибудь необычное? Или трудное?
Нет, разумеется.
Причина крылась в другом.
Тане нравился Ручьев.
Если еще накануне опа могла в этом сомневаться, то сейчас все было ясно — нравится.
Познакомились они недавно при обстоятельствах не совсем обычных. Старшина роты привел своих солдат на очередное обследование — флюорографию.
Мероприятие это имело целью «обнаружение ранней формы туберкулеза». Десантники, как правило, не были склонны к болезням, и таких, у кого «ранняя форма туберкулеза» была обнаружена, числилось за многие годы в архивах медсанбата меньше, чем пальцев на руке.
Но правила есть правила, и дважды в год громогласный старшина, взяв под козырек, докладывал дежурному о прибытии роты, неизменно спотыкаясь о слова «флюорографическое обследование».
Медсанбат помешался в старом особняке — некогда губернской больнице. Командир медсанбата, энергичный, деятельный подполковник, превратил свое заведение в образцово-показательное и сожалел лишь о том. что желающих попасть туда бывало маловато.
В длинном коридоре, по стенам которого жались выкрашенные белой краской скамейки без спинок, толпились десантники. Их голоса, громкий смех гулко отдавались под сводами.
Санинструктор роты прошелся но коридору, раздавая карточки — небольшие прямоугольники серого картона с номером и инструкцией, напечатанной черными, четкими буквами: «не нарушай очереди», «руки на пояс», «вдохни»...
Ручьев, единственный, кто воспользовался скамейкой, перечитывал инструкцию пятый раз, когда назвали его номер — «13».
Оп усмехнулся: несчастливое число, сейчас выяснится, что у него поздняя, запущенная, в последней стадии форма туберкулеза. Срочно ушлют в Москву на предмет годичного постельного режима.
Ручьев привычно одернул китель, проверил, застегнуты ли пуговицы, и шагнул в кабинет.
Это была просторная комната. В центре высилось таинственное сооружение серо-стального цвета, смахивавшее на морское орудие малого калибра.
Около суетились рентгенолог и сестра в белых халатах.
На сестру Ручьев сразу же обратил внимание. Она была очень красива: золотая коса короной лежала на голове, взгляд синих глаз из-под длинных темных ресниц задержался на нем.
— Карточку, — негромко сказала сестра.
— У меня тринадцатый помер, но я не боюсь, — произнес Ручьев громко и тут же подумал: «Ну и болван! Сострил называется».
На лице сестры промелькнула улыбка; зубы у нее были очень белые и очень ровные.
— Фамилия — Ручьев?
— Так точно. Ручьев Анатолий, номер тринадцать, — сказал Ручьев и опять с. раздражением выругал себя: «Тринадцать, тринадцать, повторяю как попугай!»
Тут в игру вступил рентгенолог.
— Давай залезай, неудачник! — Он стал запихивать могучую фигуру Ручьева в узкую кабинку аппарата. — Вдохни. Не грудь, а мех кузнечный! Штангист?
— Культурист...
Рентгенолог нажал кнопку на пульте — зажглась надпись: «Нет карточки».
— Вы что, Таня, — проворчал врач, — собираетесь его карточку вместо фото беречь?
— Извините. — Таня покраснела. Она торопливо вставила карточку в аппарат.
Зажглась надпись: «Готов к съемке».
Через минуту Ручьев уступал место следующему солдату. Он ничего не сказал. Таня тоже. Только обменялись взглядами.
Вот он уже опять в коридоре, а Таня нажимает очередные кнопки.
И все же что-то произошло.
Так часто бывает. Люди встречаются случайно на каком-то перекрестке жизненных дорог, порой даже не осознают, не замечают встречи.
Но так или иначе, заработали где-то неведомые магниты. Пройдет день, месяц, порой год, и люди снова встретятся, и тогда это станет событием, счастливым, значительным, а иной раз — драматическим.
Но в течение всего времени горит в человеке то ярче, то тише волнующий, чуть тревожный и радостный огонек, горит, сулит впереди счастье или боль...
