Николай Далекий - Не открывая лица
— Господин токтор люпит много гофорить? Это ошень плехо, господин доктор.
— Мне восемьдесят два года. И в таком возрасте я не хочу лишать себя удовольствия говорить то, что думаю.
— Фозраст нам не путет мешать, не путет… Это надо вам помнить!
Старик надел было шапку, но, беззвучно пошевелив губами, снова снял ее.
— Я помню другое… — сказал он. — Эту школу. Здесь, в этом кабинете, я выслушал тысячи юношеских сердец. Они живут, они еще бьются, эти сердца…
Врач сухо поклонился, одел шапку и вышел из кабинета.
— Мошет пыть, мы еще будем фозвращаться эта тема… — крикнул ему вдогонку красный, как рак, Гросс. — Но на этот рас фы свободен, господин токтор.
Лейтенант прошелся по комнате, успокоился, ласково посмотрел на Тараса.
— Самерс, полит? Нишево, нишево. После сватьба сашивет. Мы путем трузя. Мы путем понималь друх друха. Куришь?
Тарас опасливо посмотрел на протянутую к нему раскрытую коробку папирос “Казбек”, хмыкнул носом.
— Нет, я к этому делу не приучался. Рано…
— Куришь, куришь, — ободряюще заулыбался Гросс. — Уше можно, уше польшой.
Хлопец осторожно взял папиросу. Гросс щелкнул зажигалкой, дал огонька Тарасу и затем закурил сам, пуская колечки дыма. При первой же затяжке Тарас сильно закашлялся, на глазах выступили слезы.
— Вот не пойму, господин офицер, — заискивающе, виновато улыбнулся он. — Зачем люди табак придумали? — Тарас с удивлением качнул головой. — Считаю — одно баловство.
Он уже обогрелся в комнате и, заметив перемену в обращении, осмелел.
Гросс не успел ничего ответить — вошла Оксана с полным подносом.
— На столе накрыть, господин лейтенант? — спросила она с мягкой, неприметной улыбкой хорошо вышколенной горничной, привыкшей не удивляться причудам хозяев.
Тарас, забыв о папиросе, смотрел, как завороженный, голодными тоскливыми глазами на сковородку с жареной капустой, на тарелку с тоненькими ломтиками поджаренного, видимо, еще теплого хлеба. Под кожей на его горле то и дело пробегал сверху вниз комок, он глотал слюну.
Оксана накрыла стол на два прибора.
— Я еще сделала вам гоголь-моголь, — щебетала девушка. — Очень вкусно и полезно. Только сейчас так трудно достать яйца. Раньше их было много, и ваши солдаты ели их сотнями. Они ужасно любят яичницу с салом.
Она критическим взглядом оглядела стол и, оставшись довольной делом своих рук, направилась к двери.
— Когда входишь в комнату, нужно вытирать ноги, — сказала она сердито Тарасу. — Наследил.
— Промашку дал, — Тарас виновато посмотрел на свои ноги. — Извини, сестрица.
— Сестрица, сестрица… Вытирай тут за каждым.
Оксана вышла. И тут произошло чудо: гитлеровец пригласил изумленного Тараса к столу. Он сам ухаживал за ним, подвигая тарелку с хлебом, просил кушать, не стесняясь.
— Тепе путет хорошо, — каждый раз говорил лейтенант, благодушно поглядывая на подростка.
Тарас, ободренный настойчивостью хлебосольного хозяина, уминал за обе щеки, и вскоре на его лице выступил пот.
— У нас так говорят, господин офицер, — не преминул он сообщить Гроссу, когда тот наливал ему в чашку кофе. — “Работай так, чтобы замерз, а ешь — чтобы в пот вгоняло”. В шутку, конечно.
Офицер рассмеялся.
— Ты есть остроумник! — сказал он.
Выпили кофе, и Гросс приступил к делу.
Он снял со шкафа глобус, поставил его на парту. Только тут Тарас заметил, что карта на стене у парты висит новая — “Европа”. Почти все страны европейского материка были заштрихованы коричневым карандашом. Такими же штрихами была покрыта часть территории Советского Союза.
Гросс начал объяснение. Он говорил неторопливо, размеренно, солидно, изредка сопровождая свои слова утвердительным кивком головы. “Итак, на всем земном шаре есть только одна раса, призванная господствовать над другими народами, лучшая в мире раса — арийская. Немцы — единственная нация, которая во всей чистоте сохранила признаки своей арийской расы. Германии по праву должен принадлежать весь мир”.
Гросс крутнул пальцем глобус, и легкий макет земного шара быстро завертелся на своей медной оси. “Тут уже ничего не попишешь. Право есть право”. Отставив глобус в сторону, лейтенант взял в руки указку.
“Германия, — втолковывал он Тарасу, — завоевала почти всю Европу. (Последовало перечисление союзных и покоренных государств). Германская армия захватила всю Украину, Ленинград, Ростов. Германская армия находится в трех шагах от Москвы. Осталась сущая ерунда. Мир уже стоит на одном колене перед Гитлером”.
Лейтенант был растроган своей тирадой. Глаза его увлажнились. Он снял пенсне и протер чистым платком стекла.
— Ты все понималь?
— Да что уж тут — каждый дурак поймет, — бодро сказал Тарас, желая похвастаться своей сообразительностью. — Государство ваше небольшое, а руки длинные.
— Руки есть крепки, — уточнил Гросс.
— Ну да, я и говорю — ухватистые… — поспешно закивал головой Тарас. — Земной шар удержать… Это тебе не футбольный мяч. Тут дело не шутейное. Крепко надо держать!
Хлопец всеми силами старался подладиться в тон гитлеровцу.
Покончив с коротким вступлением, Гросс начал развивать свои мысли дальше. “Завоевав весь мир, немцы будут руководителями, хозяевами, господами. Раса, стоящая “ступень нише”, будет их помощниками. Все остальные будут работать. О, немцы покажут ленивым, изнеженным нациям, как нужно работать. Они будут жестоко наказывать “каждый лентяй”. И всем будет хорошо. Все будет иметь свой порядок: господа, помощники, рабочие люди”.
От сытного завтрака и тепла у Тараса сладко кружилась голова, его клонило ко сну. И все же хлопец, с усилием тараща посоловевшие глаза, внимательно слушал лейтенанта. Он, видимо, понимал, что немец не спроста затеял эту длинную канитель и забрасывает какую-то удочку, но не мог догадаться, где наживка, а где крючок. “Валяй, валяй, — говорило равнодушно сонное курносое лицо хлопца, — наше дело телячье… Приказано слушать — слушаю”.
“Но среди низших рас, продолжал, повысив голос, лейтенант, есть тоже очень способные люди, лучшие люди нации. Эти люди поймут историческую роль Германии. Эти люди во всех завоеванных странах уже помогают немцам наводить порядок. И великая Германия не забудет их искренних услуг. О, этих людей ждет большое будущее, они могут сделать прекрасную карьеру”.
Гросс умолк и ласково посмотрел на Тараса. За толстыми четырехугольными стеклами пенсне его сладко улыбающиеся голубые глаза казались очень маленькими и острыми. Тарас понял, что ему следует сказать что-нибудь приятное для гитлеровского офицера.