Иосиф Ликстанов - Зелен камень
Сделав две-три сотни шагов, Роман опустился на камень, брякнул берданкой и затих. Петюша беспокойно заерзал, не зная, что предпринять. Наконец решился: быстренько заглянуть в ущелье, выяснить по возможности, что привлекло сюда Романа, а затем нагнать старика, привести его домой, послушного, покорного в беспамятстве. С какой радостью покинул мальчик свой холодный камень!
По дну ущелья струился ручей в глинистом русле, блестевшем искрами золотистой слюды, которая так обманывает, новичков-минералогов, принимающих ее с первого взгляда за золото. Чахлые, не в меру вытянувшиеся сосенки, осмелившиеся забраться в это каменное царство, омертвели, засохли, перевитые серыми толстыми нитями паутины. Утесы нависли над Петюшей; ручеек, отразивший полоску серого неба, показался бездонной трещиной в земле. Ущелье поднималось немного вверх, огибая один из утесов. Берега ручейка становились все круче. Обрыв, налегший с севера на плечи «двух братьев», вдруг закрыл небо, а еще через несколько шагов началась каменная осыпь. Между валом осыпи и кровлей ската было темно. Дальше пути не было…
Что же так долго делал в этом коротком ущелье Роман?
Вдруг кольнуло в сердце.
На правом, глинистом берегу ручья виднелся широкий мазок, оставленный скользнувшей человеческой ногой, а дальше уже отпечатался и полный след большой ноги в сапоге с широким подкованным каблуком. Низко склонившись, Петюша долго рассматривал этот след. На прибрежном глинистом песке он затем нашел еще несколько отпечатков все той же ноги.
След вел из ущелья.
Тревога, охватившая Петюшу, понемногу ослабела. Составилось успокоительное предположение: человек проходил третьего дня по бровке-гряде, мимо камней, укрылся здесь от грозы и ушел, когда глина, мокрая после ливня, еще принимала след. Но, разыскивая следы, Петюша снова очутился под кровлей утеса. Что ж Роман? Ведь о «двух братьях», явно о двух этих утесах, бормотал он в бреду.
По каменной осыпи Петюша пробрался вверх, туда, где скопилась плотная, густая темень, достал спички, зажег одну. Глыбы камня преграждали дорогу. Он сделал шаг вправо, зажег еще одну спичку, уставился на огонек.
Огонек рванулся, чуть не погас, вытянулся, загнулся вправо. За одной из глыб он как будто увидел пустоту. К ней, трепеща, потянулся огонек третьей спички, зажженной Петюшей.
Земля дышала, втягивала воздух.
Достав и заправив фонарик, Петюша зажег свечу и побыстрее обулся, уже охваченный нетерпением поиска.
3
— Ладно, разберемся в этой фантазии) Восклицание разбудило Павла. Он открыл глаза и зажмурился: стало больно от света. Все же он заставил себя посмотреть. За обеденным столом-буфетиком сидел Самотесов, у двери стоял Пантелеев. Вахтер, вероятно, хотел возразить, но увидел, что Павел Петрович проснулся, ответил невнятно Самотесову и вышел.
— Что это вы о фантазиях? — спросил Павел.
— Проснулись? Как себя чувствуете?
Как он себя чувствовал? Суставы ломило, все в душе было пусто и бесцветно, во рту горчило; он не подозревал, что может так поддаться болезни.
— Чувствую себя неважно… Сколько времени? Вы ложились?
— Не пришлось… При фонарях каркасы ставили. Хочется хозяйственный актив получше встретить. Сегодня стройдетали ждем, сразу начнем сборку… Метались вы ночью здорово, жар сильный. Поставьте-ка градусник.
— Зачем Пантелеев приходил?
— Да насчет фантазий… Говорят, что вы ночью под картечь Миши Первухина попали.
— Как так?
— Первухин младший вчера на комсомольском посту у Первой гати стоял. Говорит, будто прошли вы к гати от лесочка. Он вас окликнул, бахнул картечью по ногам — вы убежали.
— Почему вы называете это фантазией? По шахте бродит человек, похожий на меня.
— Бродит — факт. А на вас похож только по «обличью фигуры», как Пантелеев говорит.
— Да… Надо приобрести для шахты двух-трех овчарок.
— Хорошо… Вот если бы Федосеев подговорил своего шурина Сеню Серегина нам Голубка дать. Псина страхолюдная. Да нет, не даст — придется из Горнозаводска привезти.
Павел уже не слушал. После ночной маяты на минуту все стало ясно и просто. Он одним взглядом окинул то, что случилось в последние дни, все слышанное и пережитое, и сразу приблизился к итогу.
— Итак, Никита Федорович, — проговорил он, приподнявшись на локте, — есть слух, что мой отец вывел Клятую шахту из строя. Вы не протестуйте, не успокаивайте меня! — быстро добавил он, увидев нетерпеливое движение Самотесова. — Все ясно из намеков Федосеева, из нашего вчерашнего разговора о посещении заместителя прокурора Параева.
— Не время нынче этим заниматься, Павел Петрович!
— Нет, вы не мешайте! Мне трудно говорить. — И он продолжал, не отрывая взгляда от Самотесова, который сидел за столом с глазами, красными после бессонной ночи: — Скажите, разве не может у Федосеева и других теперь сложиться представление, что я из темных соображений взялся именно за эту шахту, что в какой-то связи с этим находятся аварии?
Самотесов поднял голову, лицо его стало строгим, взгляд сосредоточенным.
— Вы что это, товарищ дорогой, пустой разговор затеваете? — спросил он холодно. — Вы о ком так говорите? О Федосееве, о секретаре парторганизации? Что ж это вы на парторганизацию смотрите так, что она вот сейчас, сию минуту забудет, кто вы такой, станет вас по вашему отцу судить, все шахтные неприятности, на вас валить! Не понимаю я этого разговора, и мне это странно слышать. Не так вам нужно судить о парторганизации: она вас знает, вашу работу видит, парторганизацию безымянным письмецом не обманешь. — Он перешел к койке Павла, сказал уже мягче, с улыбкой: — Чудак вы, Павел Петрович! Вздумали нас недоверию учить. Есть у нас недоверие к кому нужно, есть у нас и вера к тому, кто заслуживает. Главное, вы с партией дело начистоту ведите, а партия вас поймет без ошибки.
— Я это знаю и верю в это! Что Федосеев знает о моем отце? Я буду просить его, чтобы мне помогли узнать все о нем. Пойду к старожилам, расспрошу всех, кто хоть что-нибудь знает… Не могу допустить, чтобы мой отец был способен на подлость, на преступление!.. Скорее бы Федосеева увидеть, поговорить с ним до начала совещания актива…
— Ни с кем вы сегодня говорить не будете. Жар у вас, лихорадка. А что касается актива, то…
Стук в дверь не дал ему закончить. Вошел Корелюк, полный, краснощекий человек в черной вельветовой ковбойке с застежкой-молнией.
— Никита Федорович, три машины со стройдеталями пришли, другие в пути! — доложил он. — Мы разгрузку начали. Может, посмотрите? — Потом обратился к Павлу: — А вам телеграмма. Бригадир автоколонны забросил из треста.
