Александр Авдеенко - Граница не знает покоя

— Кому предназначено письмо? — закончив читать, спросил Скворцов.

— Везу одной женщине. Знакомый просил передать, — с напускным равнодушием ответила женщина.

— Вы едете в Одесскую область, значит, письмо везете туда?

— Нет, меня встретят во Л… Там живет мой отец.

— Через него передадите письмо?

— Нет, нет, что вы! — слишком поспешно возразила женщина.

— Кому же будет передано письмо?

— Не все ли вам равно?.. Я ж сказала: одной женщине.

— Не могли бы вы сообщить ее адрес?

— Я не знаю ее адреса.

— Вот как? А как же вы передадите письмо?

— Я… Она… Она должна меня встретить.

Опытный офицер, стоя в проходе между двумя купе, заметил, как волнение иностранки индуктивно передается старушке в соседнем купе, которой, конечно, был слышен весь этот разговор.

При досмотре чемоданов иностранки таможенники ничего подозрительного не обнаружили. Выходит, что упомянутое в письме подозрительное обещание «кое-что послать» будет выполнено действительно «на днях». Нет, что-то не верится, капитан не мог с этим согласиться. Опыт пограничника подсказывал ему, что тут что-то не так, что за внешней безупречностью таится какая-то очередная уловка. Письмо женщина выложила на стол, в расчете на то, что читать его не будут, раз оно лежит на виду и открыто — это ясно. За строками «безгрешного» письма таится, что-то существенное. Но что?.. Багаж женщины самый безобидный. Даже слишком. Нарочито безупречный, так сказать, «образцово-показательный». А это тоже подозрительно. Но другого багажа у нее нет… Нет, дамочку все же следует тщательнее проверить. А что, если?.. Капитан переглянулся с таможенниками, и они поняли друг друга.

— Придется нам разговор о письме и его адресате продолжить в вокзале. — Возьмите ваши вещи, — сказал таможенник.

— Ну, что ж, пожалуйста. Здесь воля ваша, — с негодованием сказала иностранка. — Только обязательно сделайте так, чтобы я могла уехать с этим же поездом. Я дала телеграмму… меня выйдет встречать отец…

— Постараемся, — ответил капитан, не упуская из виду соседнее купе.

Когда иностранке предложили собираться, старушка еще больше разволновалась, стала нервничать и хозяйка подозрительного письма. Вышли. И в тот момент, когда женщина поравнялась с соседним купе, Скворцов внезапно спросил ее:

— А вы все свои вещи взяли?

Иностранка как-то невольно бросила взгляд на черный чемодан, стоящий в купе, где сидела старушка, и тут же ответила:

— Все!

Но было уже поздно. Ее взгляд на чемодан был замечен. В этом был ее промах.

В таможенный зал пригласили и старушку с тремя чемоданами. Тут она не выдержала и от третьего — черного чемодана, отказалась наотрез: «Это — ее!»… Накрашенной иностранке пришлось признаться, что чемодан ее и передала она его старушке, опасаясь придирок таможенников за большое количество вещей.

И вот несколько чемоданов стоят на столе в таможенном зале. В котором из них будет раскрыта тайна цифры «49»? В каком из них будет обнаружено то, что в письме названо «кое-что»?.. И — будет ли?..

Открыт черный чемодан. Обыкновенный чемодан из прессованного картона, оклеенный снаружи дермантином, а внутри коленкором. Вынуто содержимое. Проверена каждая вещь — ничего запретного, ничего подозрительного.

— Убедились? — возмущенно повысила голос накрашенная женщина. — У вас все так! Только и знаете, что людей оскорблять всякими подозрениями, в каждом человеке преступника видите!

— А вы поспокойнее, гражданка, не в каждом…

Промеряется высота чемодана снаружи, затем внутри. Разница примерно на три сантиметра.

— Двойное дно. Старый фокус. Им даже Кио уже не пользуется, — замечает начальник таможни. — Вспарывайте без сомнения.

Дамочка сразу побледнела.

И вот второе дно открыто. Все присутствующие при этом поражены увиденным зрелищем. Такого давненько не приходилось видеть. На дне чемодана заблестели 49 аккуратно уложенных золотых швейцарских часов и золотых браслетов. По государственным ценам — это составляло кругленькую сумму, побольше самого крупного выигрыша «золотого займа».

Вздрогнула от изумления старушка. Она смотрела то на таможенников, то на пограничников. С жадностью глядя на блестящее золото, рыдала иностранка. По ее полным щекам текли слезы, размывая, видимо, невысокого качества краску. Ей, конечно, горестно. Но, как говорят у нас в народе: «Москва слезам не верит». Уловка не удалась. Не вышло! И не выйдет потому, что у ворот нашего государства стоят зоркие часовые такие, как Николай Скворцов.

…Заканчивался день. Николай Васильевич Скворцов возвращался домой усталый, но очень довольный тем, что потрудился сегодня неплохо.

И. Вергасов

Живи, Севастополь!

С тех пор прошло пятнадцать лет. Стерлись из памяти многие имена, перепутались даты. Однако есть события, которые не забываются. Правда, в буднях память о них как бы скрыта завесой повседневных забот, но достаточно одного слова, одной встречи, чтобы все снова стало живым, осязательным, волнующим.

…Однажды ко мне пришла женщина. Она торопливо открыла двери и крепко сжала мою ладонь. — Я — Екатерина Павловна Терлецкая.

— Вы жена Александра Степановича? — спросил я.

— Да. Я читала вашу книгу. Вы пишете и о моем муже.

— Да, да… — И я начал извиняться за то, что так скромно, незначительно показал в книге пограничника лейтенанта Тердецкого, героя-партизана, чей подвиг потряс нас до глубины души. Но тогда ни мне, ни моим товарищам не было известно, при каких обстоятельствах он попал в руки гестапо, как прошли последние часы его жизни. Что он держался мужественно, унес с собой и севастопольскую и партизанскую тайну — это нам было известно.

Екатерина Павловка спросила:

— Вы были на его могиле?

— Нет, не был…

Она задумалась на мгновение, встала и, поборов слезы, глухим голосом сказала:

— Я с сыном каждый год бываю…

Что-то общее было между Терлецким и ею. Может, глаза — внимательные, умные, а может, складка на кончиках губ, которые так же резко очерчивались и у него: было что-то единое, как это бывает иногда между людьми, живущими одним дыханием.

Она стала рассказывать о сыне, о себе, о многом таком, что выпало на ее долю.

Это женщина, верная одной любви. Она посвятила свою молодую жизнь — а ей и сейчас не было сорока лет — сыну, воспитала его, поставила на ноги. Екатерина Павловна ежегодно приезжает в Крым, в село Родниковое, где проводит свой отпуск: там могила ее мужа. Она и ее сын дышат тем воздухом, которым дышал он в свой последний час.