Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
Скрип... Скрип... Скрип...
Снег поскрипывал так монотонно, усыпляюще, что и на ходу охватывала дремота. Лень было даже думать. В лесу ни звука, как будто вокруг не осталось ни одного живого существа. Перед Назаркой ползла, переламываясь на неровностях, длинная безобразная тень. Трудно сказать, на что она походила. Мысленно он представлял себе оставшийся путь: «Сейчас идти прямо, потом будет алас. Потом сверну на озеро, где прорубь. Потом... потом...»
— Опять красный запутал! — пробормотал со злостью Назарка.
Плюнул с досады и прибавил шаг.
Медленно уплыл назад исполосованный расплывчатыми тенями алас, показалась заснеженная поверхность озера, матово поблескивающая под луной. По берегам неподвижно замерли черные заросли камыша. Кажется, что, укрывшись в них, кто-то пристально следил за каждым движением Назарки. Ему даже показалось, будто красными точками там сверкнули глаза. Назарка невольно оглянулся, но дорога была пустынна. Страшновато одному ночью. Не боится вроде Назарка, да и бояться-то нечего, а все равно не по себе как-то одному в ночном, завороженном безмолвии. Вскоре дорога вынырнула в промытый весенними ручьями овражек и выбралась на косогор.
— Теперь близко! — вздохнул с облегчением он.
Впереди в стылый воздух взвился веселый хоровод искр. Они покружились над невидимыми деревьями, мигнули прощальным светом и исчезли. Назарка знал: это пошуровали в камельке.
«Тепло там!» — подумал он и зябко поежился. Мороз большой, а одежонка неважная, — пробирает. На лошади бы не вытерпел, раз пять соскакивал бы греться.
Назарка смотрел на появлявшиеся время от времени искры и потирал озябшие руки. Старую потертую шапку из сохатиных лбов густо припудрил иней. На бровях тоже намерзли льдинки, отдирать их было больно. И губы стали словно чужие.
Разноголосо залаяли собаки. Нанесло горьким дымом.
Дошел!
Назарка ускорил шаг. Еще один поворот — и покажутся строения. Через несколько минут перед ним открылась знакомая картина. Вон низкий, приземистый хотон, дальше амбары, за ними — поленница дров. Их пилили еще летом Семен и Хабырыыс. Он прекрасно помнил эти места.
Несколько собак бросились к приближающемуся человеку.
— Кылгас!.. Кылгас!.. — ласково позвал Назарка и похлопал рукавицей по голенищу торбаса.
Лохматый пес недоверчиво покосился на него, гавкнул еще раз и, подняв хвост трубой, лениво затрусил обратно. Собаки уже, видимо, привыкли к большому количеству людей и обращали на них мало внимания. Лаяли они неохотно, словно исполняли нудную, давно надоевшую обязанность. На дворе было грязно, беспорядочно стояли сани с раскиданными оглоблями, повсюду валялись какие-то мешки, переметные сумы и кучки сена. А ведь раньше здесь была такая чистота и порядок.
В крайней юрте, которую на зиму отводили для прислужников, открыли дверь. Оттуда вылетел красноватый от пламени камелька клуб пара и донеслись голоса. Они были странные, непохожие на человеческие. Белоповстанцы надрывно, с тоской тянули какой-то заунывный, жалостный напев.
Назарка в нерешительности замедлил шаги. «Пьяные!» — с горечью определил он. Правду, значит, рассказывали, что Павел не жалел спирта. Он постоял, соображая, куда пойти, и повернул к другой юрте.
Целый каскад звуков оглушил Назарку, едва он открыл дверь. Пьяные люди орали, размахивали руками, ползали по полу. Иные лежали пластом с раскинутыми ногами. Подросток прильнул к захлопнувшимся за ним дверям и обвел испуганным взглядом помещение. «Где искать отца?» — уныло, с чувством омерзения подумал он и еще раз внимательно осмотрел юрту. Да разве здесь что увидишь! Перед глазами то и дело мелькали перекошенные лица отрядников или вдруг все закрывала чья-то спина.
«Сначала здесь поищу!» — все же решил он.
Колеблющийся, неровный свет камелька бросал зловещие отсветы на пустые бутылки из-под спирта. В некоторых поблескивала синеватая жидкость.
На плечах Назарки как будто лежал груз, усталость клонила голову, но он не осмеливался отойти от дверей и присесть. Почти всех этих людей Назарка знал. Раньше многие из них часто бывали у отца, покуривали трубку и вели длинные, неторопливые разговоры о своих делах. Встречал их Назарка и на наслежных собраниях, на которых всегда было оживленно и шумно, особенно когда делили покосы.
— Кто такой?
На Назарку подозрительно уставился подошедший якут с мутными бессмысленными глазами. Потухшая трубка торчала в уголке рта, с нее стекала тягучая желтая слюна, Назарка знал, что этого человека кличут Джакып.
— Отец у меня здесь, Степаном звать. Проведать пришел. На Булгунняхтатском аласе мы живем, — пояснил он.
Отрядник что-то невнятно пробормотал, потом, икая и отдуваясь, неуверенно шагнул, запнулся за спящего и упал лицом вниз. Через минуту он уже храпел, пуская носом пузыри. Назарка сообразил, что эти люди ничем ему не помогут. Он прошел к камельку, вглядываясь в лица лежавших и осторожно переступая через спящих. Расшевелив огонь, Назарка отогрел руки и продолжал поиски.
За камельком паренек радостно остановился, увидев отца. Тот спал, неловко запрокинув голову. Подушкой ему служила опрокинутая большая ступка. Один торбас с распущенными вязками был наполовину снят. Судорожное дыхание со стоном рвалось из груди. Отец что-то бессвязно бормотал и взвизгивал.
— Тятя, это я! — позвал Назарка, присел рядом и потряс Степана за плечо.
Отец даже не шелохнулся, лишь распрямленные пальцы свело в кулаки. Подросток принялся трясти Степана. От этого ступка сдвинулась и тело спящего, точно мешок с трухой, съехало на землю. Подбородок уперся в грудь.
— Да проснись же! — с отчаянием в голосе выкрикнул Назарка.
Он приподнялся и сильно встряхнул отца, но и это не помогло. Голова Степана бессильно мотнулась и свесилась набок.
— Не разбудить, пьяный шибко! — с горечью пробормотал Назарка.
Устроившись у его ног, он притих и с любопытством наблюдал за происходящим. Его пугала мрачная обстановка, шальные крики, которые то стихали, то нарастали волной. Закоченевшие пальцы отходили в тепле и болезненно ныли в суставах.
На скамейке, ярко освещенные камельком, сидели двое — якут и русский. Русский был здоровый, косматый. Лицо его, наискось от виска к подбородку, пересекал шрам. Крупные завитки рыжих густых волос падали на глаза. Незнакомец, левой рукой обнимая приятеля, в какой уже раз пытался запеть одну и ту же песню:
Кастет и нож — друзья родные...
Его друг подхватывал разудалый напев, но вскоре путал мотив и слова и начинал тормошить своего соседа:
