Исай Калашников - Повести
Сдержанно посмеялся. Тонкие ноздри его носа при смехе забавно подрагивали.
— А мандраж был от незнания. Возможностей машины не знал, не доверял ей. Машина, конечно, железо, предмет неодушевленный. Но, когда мне случается ехать рядом с водителем, как вы сейчас, и вижу, что он рвет, дергает, — грубости душа не выносит. Машину надо чувствовать, понимать. Поймешь, она тебя никогда, нигде не подведет.
— А не надоедает?
— Что?
— Работа. Сегодня лес везешь. Завтра то же самое.
— Водовозка мне быстро надоела. А тут пока ничего. Мне тут интересно.
— Что тут интересного?
Миша тянул время, хотя и понимал, что чем дальше, тем труднее будет переключиться на тот разговор, ради которого он и выехал на трассу.
— Интересного не мало, — продолжал Дымов. — Не всё в нашем деле, например, я понял до дна. Узнал основное, а тонкости еще уловить надо. С каждым рейсом не только кубики на счету, но и тут, — постучал по лбу пальцем, — кое-что прибавляется.
— И все же, думаю, придет время, лесовоз тоже надоест, как надоела водовозка.
— Тогда пересяду на другую машину. У меня программа: всю технику, какая в лесу работает, знать как свои пять пальцев.
— Интересная программа. Хотя… На мой взгляд куда лучше поступить в техникум или институт. Все изучить можно полнее и глубже.
— В институт я пойду, конечно. Но потом. Когда тут, на месте, в деле изучу все машины и когда у меня будет много вопросов, я пойду в институт.
— Чтобы разрешить эти вопросы?
— Ну конечно.
— А вдруг их не будет?
— Будут, — уверенно проговорил Дымов. — Вопросы всегда будут. У нас есть умный старик, лесник здешний. Люблю с ним ездить, его рассуждения слушать. Старикан этот, например, доказывает, что если бы мы научились брать из тайги только спелые деревья, тайга оставалась бы в первоначальном виде. И лесу бы на всех хватило. Но гвоздь в том, что с нынешними нашими механизмами одно дерево не возьмешь без того, чтобы не покалечить два десятка соседних. Стало быть, техника нужна совсем другая, какую никто и не видывал. Разве это не вопрос?
Баторов все отчетливее понимал, почему оттягивает разговор. Претит, кажется унизительным всякое хитроумие, подлавливание собеседника на вроде бы невинных вопросиках.
— Почему вы не спросите, кто я и зачем еду с вами?
— Так я знаю. Из милиции… — сказал Дымов как о чем-то само собой разумеющемся. — Я ходил смотреть Веру Михайловну, когда вы из района приехали.
— Вы знаете, для чего я сел в вашу машину?
Дымов ответил не сразу. Подумал. И словно извиняясь за свою недогадливость, сказал:
— Нет, не знаю.
— Есть предположение, что стреляли не в Веру Михайловну, — неуверенно начал Миша, сомневался, правильно ли сделает, если поведет разговор в открытую.
— Люди говорят: стреляли в Минькова. Я тоже думаю: в него.
— Кто мог стрелять в него?
— Не знаю. Наверное, кто-то из тех, кому он крепко насолил.
— Наверно. Но и вам он тоже, насколько я знаю, насолил.
— Правильно, было такое. Давно уже. О том случае я и думать перестал. А вы на меня подумали? — Дымов глянул на Мишу со спокойным недоумением.
— Не совсем так. Мы должны установить, что вы не стреляли, не могли стрелять. А это не так просто, как кажется. Понимаете?
— Понимаю. Это я понимаю. Иной раз с машиной… Задребезжит что-нибудь, и дребезг на нервы действует. Думаешь, вон те болтики. Подтянул — опять дребезжит. Бывает, десятка три болтов прощупаешь, пока доберешься до прослабшего. Но то — машина… — Дымов задумчиво помолчал, вдруг оживился: — Зачем я, глупый, голову ломаю? Из чего бы я стрелял, если ружья с собой не вожу? Его у меня вообще нет, и все это знают.
Миша поморщился.
— Раньше вы ружье возили.
— И раньше не возил.
— Как это — не возил? — неприятно был удивлен Миша.
— Честное слово — нет. Дело было так. Мой сосед работал на лесопункте трактористом, я ему из дома всегда привозил продукты, то, другое. Однажды он попросил привезти карабин. Наказал: никому не показывай, разрешения на оружие пока нет. Еду я по лесу, карабин лежит на сиденье. Вдруг вижу, на дороге стоит гуран, рогатой головой водит. Все остальное само собой получилось. Остановил машину, высунул карабин в окно и шарахнул. Смотрю, гуран упал. Бегу к нему. Из шеи кровища хлещет. Гуран силится поднять голову, а не может. А глаза круглые, черные, на меня смотрят. И было в этих глазах что-то такое, от чего мне вдруг гадко стало. Отошел в сторону, сел. Нехорошо на душе. Смотрю, «газик» подкатывает. В нем наше начальство и Степан Миньков. Без лишних разговоров он заполнил какую-то бумагу, дал мне подписать, забрал карабин и патроны, сказал, что за самовольную охоту буду строго наказан. Я тогда, честное слово, вроде бы даже обрадовался, что накажут. «Так тебе, дурак, и надо», — сам себе думаю. А то в голову не пришло, что карабин чужой. Сосед меня, понятно, был готов съесть. Ему как раз выдали разрешение на оружие, и он договорился об отпуске на сезон охоты. Все как есть ему испортил. Иду к Минькову. Прошу, умоляю — верни карабин. Лучше возьми штраф в двойном размере. Миньков и говорит: ты, дескать, сначала привези мне дровишек, потом уж будем толковать о карабине. Тайком от начальства привез ему целый лесовоз сушняка. Казенного горючего центнер сжег. Ночь не спал. Ну, свалил дрова возле дома. Выходит он и руками разводит. Ружье, говорит, сдал — и взять обратно нет возможности. Так что, говорит, извини. А дровишки забирай и увози. Легко сказать — увози. Хлысты на земле лежат, их без крана не погрузишь. Говорю ему об этом. Смеется. Сует мне денег на поллитровку. Я, конечно, не взял. Уехал. Мой сосед сам за хлопоты принялся. И вот тогда открылось, что Миньков карабин сдал сразу же и, когда просил меня привезти дрова, знал: вернуть его не может. Сильно это меня обидело.
Дорога спустилась в топкую низину. Через нее тянулись слани — бревна, схваченные скобами. Дымов замолчал, осторожно, на малой скорости, провел машину по сланям. На твердой земле прибавил газу.
День угасал. В кабине уже накапливался сумрак, редкие среди низкорослого кустарника ели казались черными, лишь острые вершины просвечивали зеленью.
— И все? — спросил Миша.
— Да нет. Позднее я сам поступил с Миньковым не совсем хорошо. Через месяц-полтора еду из лесу. Снег уже выпал, холода наступили. Километрах в двадцати от поселка на дороге голосуют двое — Миньков и еще кто-то. С охоты возвращаются. Просят подвезти. Незнакомому я говорю: садись. А вас, говорю, Степан Васильевич, не возьму. Он и то и се — я стою на своем. И незнакомый тоже со мной не поехал. А случилось так, что на верхнем складе кран сломался и машины больше не шли. Минькову с его товарищем пришлось пёхом добираться до дома. Миньков пожаловался начальству. Меня начали стыдить, сказали, чтобы я извинился. И я согласился. Но тут пришел сам Миньков и покатил на меня бочку с дегтем. Послушать его, так я не только браконьер. Дескать, я пытался его подкупить. Потому и дрова привез и свалил возле дома без его ведома.
