Киатат - Сергей Сергеевич Ашманов
Джим промолчал, и они пошли дальше. Все время, с обеда и до самого вечера, Билл выпивал бурбон — его любимый напиток. Он бесконечно рассказывал истории из своей жизни. Это был скорее монолог, чем диалог, но Билла это ни капельки не волновало. Он был в очень хорошем расположении духа и старался рассмешить Джима, но получалось совсем наоборот. Своими, казалось, смешными историями, он лишь подливал масло в огонь. Несколько раз Джим просил его заткнуться, но пьяный старик специально игнорировал его.
Наконец они разбили лагерь. Пеммикан6, умерено просоленный, выполнил свою непосредственную задачу — утолить голод уставших путников.
Джим, никогда не бывавший в подобных походах, после ужина завалился на бок и уснул мертвым сном, а Билл, удобно усевшись под деревом, смотрел на хаотичное движение огня в костре и слушал ночные звуки леса, так радующие его сердце. Он сидел так еще несколько часов, прежде чем уснуть, а утром проснулся самым первым.
Снова разведя еще не остывший костер, Билл достал свой любимый медный кофейник и заварил изумительный крепкий кофе, который он не пил уже много лет. Ему пришлось разбудить Джима, чтобы быстро позавтракать и снова двинуться в путь. Не смотря на всякие отговорки и жалобы, Джим все же встал и, ужаснувшись вкусом крепкого напитка, также крепко выругался.
— Какая же гадость!
— Это напиток богов! Хотя, я предпочитаю бурбон, — он достал из своего рюкзака еще одну бутылку кентуккского. О, да! Впервые я попробовал его в 1804 году. Если бы ты знал, Джим, насколько сложен процесс создания такого чудесного напитка, ты бы относился к нему уважительнее. — Билл приподнял бутылку и, с гордостью рассматривая ее, продолжил свой монолог. — Главные ингредиенты — вода, зерно и дрожжи. Но зерно — это не ячмень, а золотистая кукуруза, выращенная под палящим кентуккским солнцем, что и отличает его от обычного виски. После двойной перегонки, повышающей крепость спирта с 10 % до 65 %, получается дистиллят с ярким запахом кукурузы, называемый «белая собака». После чего, его отправляют томиться в дубовые обожженные бочонки. В течение длинного жаркого лета древесина расширяется, и спирт впитывается в бочку, извлекая этот приятный аромат. — Откупорив бутылку, Билл демонстративно понюхал из нее, не упустив возможности сделать глоток. — Зимой, когда температура в погребе падает, дуб сжимается, выталкивая спирт обратно в полость бочки. Таким образом, спустя несколько лет, напиток окончательно созревает, сохраняя невероятно сложный и неповторимый вкус и оттенок.
Слушая эту горделивую речь, Джим воодушевился и, попросив бутылку, сделал один большой глоток, после которого его нежное горло не выдержало суровости крепкого напитка, и он закашлял.
— Уважаемо! — засмеялся Билл и, хохоча, отобрал у парня бутылку. — Похоже, «кентукки» тебе не по зубам, сынок!
Собирая вещи, Джим нагнулся, чтобы взять свой рюкзак, но вдруг Билл резко окликнул его:
— Эй, парень! Черт возьми! — он подошел к племяннику почти вплотную. — Запомни одно важное правило: проверяй свое барахло прежде, чем взять его с земли. Под ним могут греться змеи. «Эти места ошибок не прощают», — так говорил мой дед моему отцу, так говорил мне отец, а я говорю тебе. Понял?
Джим иронично кивнул головой, но все же приподнял рюкзак палкой. Никого.
3.
Прошло еще два дня пути. Теперь Джима раздражал не только Билл, но и сама дорога.
— Не понимаю, чем тебе так нравится добыча меха? Кругом одна грязища, холод, отвратительная погода, чертовы овраги, твоя безостановочная болтовня, — злился молодой парень.
— Ну, это как посмотреть. Как по мне, кругом одни плюсы: лес, земля, просторы, горы, животные.
— Я весь зад себе протер, передвигаясь на этой лошади. К черту природу!
Билл снова рассмеялся:
— Лишь преодолевая трудности, мы можем почувствовать вкус жизни.
— Я чувствую, что скоро умру, если не слезу с лошади.
От невыносимой боли Джиму пришлось идти пешком несколько миль до самого вечера, пока они не разбили лагерь.
Когда они собирались в поход, Джим заметил, что старый охотник взял с собой всего четыре бутылки бурбона. И теперь он наблюдал грустное лицо своего спутника, достававшего из сумки последнюю бутылку. Парень обрадовался, ведь теперь Билл наконец замолчит, когда закончится виски.
Время шло медленно. Сидя у костра, Джим расспрашивал Билла о прибыли с продажи меха, интересовался количеством шкур и как быстро их можно продать. Билл пытался рассказать про мех, и про то, что это довольно непростое занятие, но Джим не желал слушать об этом, а хотел узнать только о прибыли.
— Знаешь, почему все любят бобровые шляпы? — спросил Билл. — У шкуры бобра много достоинств: они теплые, имеют роскошную текстуру и могут долго служить. В Европе бобров истребили к концу 17 века. За шкуру одного бобра, где-нибудь в Сент-Луисе, можно получить порядка 5–8 долларов за фунт.
— А ты встречал индейцев?
— О! Не просто встречал, мы очень хорошие друзья. Черноногие мне как братья. Не думаю, что мы в их интересах. Туда, куда мы идем, не их территория.
— А чья?
— Ничья, в том то и дело. Индейцы не ходят туда. Боятся.
— Чего они боятся?
— Говорят, там живут мертвецы.
— Что за чушь?
— Поистине невероятная и самая настоящая, как любят черноногие. Индейцы верят во многое. Они придумывают пророчества и проклятия, и я много раз видел, как они сбываются, но я также наблюдал, как они терпят неудачу. Но суеверный индеец всегда будет объяснять неудачу, — старик усмехнулся и подбросил дров в костер.
Джима не напугала новость о мертвецах, но в сознании нависла непонятная угроза. Чтобы не думать об этом, Джим еще поспрашивал Билла о мехе, а потом замолк, словно размышляя над чем-то.
Билл напился в стельку. Своим басистым голосом он напевал одни и те же песни. Джима это бесило, но он старался не обращать внимание. Прилично отхлебнув из бутылки, Билл умолк и уставился в лесную тьму.
— Как бы ты хотел умереть, Джим? — серьезным голосом спросил его старик.
— Во сне, — ответил парень, но он сказал первое, что пришло на ум. О смерти он не думал и никогда не задавал себе этот вопрос.
Не дожидаясь взаимного вопроса, Билл сказал:
— А я умру как дикий зверь: уйду в лес и буду идти, пока не найду свое дерево, возле которого я сяду,
