Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур
Он бежал быстро, высоко подняв нос и прижав рога к спине. Шон повернулся, совмещая мушку прицела с черной холкой. Мальчик выстрелил из левого ствола, и отдача сбила его на землю; в ушах гудело от выстрела, в лицо ударил запах горелого пороха. Шон с трудом встал, держа ружье. Самец лежал в траве – он блеял, как ягненок, и бил ногами, умирая.
– Я свалил его! – закричал Шон. – Попал с первого выстрела! Гарри, Гарри, я его свалил, свалил!
Из кустов появился Тинкер – он тащил за собой не отпускавшего поводок Гарри, и Шон с криком побежал им навстречу. Под ногу ему попал камень, и мальчик упал. Дробовик вылетел у него из рук, и второй ствол выстрелил. Очень громко.
Когда Шон поднялся, Гаррик сидел в траве, стонал и смотрел на свою ногу. Выстрел разнес ее под коленом в клочья. В ране виднелись белые осколки кости, и била кровь, густая и темная, как патока.
– О Боже, Гарри, я не хотел!.. Я поскользнулся. Честно, поскользнулся…
Шон смотрел на ногу брата. Лицо его побледнело, глаза округлились от ужаса. Кровь лилась на траву.
– Останови кровь, Шон, останови! Ой, больно! Шон, пожалуйста, останови кровь!
Шон, спотыкаясь, подошел к брату. Его мутило. Он расстегнул пояс и захлестнул его на ноге Гаррика, теплая кровь пачкала руки. С помощью ножен он плотно перетянул рану. Кровотечение пошло на убыль, и он закрутил пояс еще сильнее.
– О, Шон, мне больно! Как больно!
Лицо Гаррика стало восково-бледным, он дрожал, словно оказался в объятиях холода.
– Я позову Джозефа, – запинаясь, сказал Шон. – Мы вернемся быстро. Боже, Гарри, прости!
Шон вскочил и побежал. Он падал, катился по земле, вставал и продолжал бежать.
Шон вернулся через час. Он привел троих слуг-зулусов. Джозеф, повар, прихватил одеяло. Он закутал в него Гаррика и поднял на руки; когда раненая нога повисла, Гаррик потерял сознание. Когда слуги начали спускаться с откоса, Шон посмотрел на равнину – на дороге в Ледибург виднелось облачко пыли. Один из конюхов скакал в город за Уэйтом Кортни.
Когда Уэйт вернулся в Тёнис-крааль, его ждали на веранде. Гаррик был в сознании. Он лежал на диване. Лицо у него было бледное, кровь просочилась сквозь одеяло. Ливрея Джозефа была в крови, кровь засохла на руках Шона. Уэйт Кортни взбежал на веранду, остановился над Гарриком и отбросил одеяло. Секунду смотрел на ногу, потом очень осторожно снова прикрыл ее.
Уэйт поднял Гаррика и отнес в коляску.
С ним пошел Джозеф. Вдвоем они усадили Гаррика на заднее сиденье. Джозеф держал его, а мачеха положила раненую ногу мальчика себе на колени, чтобы ее не трясло. Уэйт быстро поднялся на сиденье кучера, взял вожжи, потом повернул голову и посмотрел на Шона, все еще стоявшего на веранде. Отец ничего не сказал, но взгляд его был ужасен.
Шон не мог смотреть ему в глаза. Уэйт Кортни взмахнул кнутом, и лошади снова понесли коляску в Ледибург; Уэйт яростно подгонял их, ветер сдувал его бороду в сторону.
Шон глядел им вслед. Коляска исчезла за деревьями, и мальчик остался на веранде один; потом неожиданно повернулся и вбежал в дом. Промчался через него, выскочил через черный ход и кинулся по двору к седельной. Здесь он снял с крюка узду и побежал к загону. Выбрал гнедую кобылу, загнал ее в угол загородки и наконец обхватил руками ее шею. Вложил ей в пасть удила, затянул ремень под челюстью и вскочил на ее голую спину.
Он пустил лошадь рысью и погнал к воротам, подскакивая, когда она поднималась под ним, и снова опускаясь, когда она приземлялась. Приноровившись, Шон повернул лошадь в сторону дороги на Ледибург.
До города было восемь миль, и коляска добралась раньше Шона. Он нашел ее у приемной доктора Ван Роойена – лошади тяжело дышали, их шкуры потемнели от пота. Шон соскользнул со спины кобылы, поднялся по ступеням и осторожно приоткрыл дверь. В комнате пахло хлороформом. Гаррик лежал на столе, Уэйт и его жена стояли по бокам от него, доктор мыл руки в эмалированной раковине у дальней стены. Ада Кортни молча плакала, лицо ее было залито слезами.
Все посмотрели на стоявшего в дверях Шона.
– Иди сюда, – невыразительно сказал Уэйт. – Подойди и стой возле меня. Твоему брату сейчас отрежут ногу, и, клянусь Христом, ты увидишь каждую секунду этого процесса.
Глава 4
Тем же вечером Гаррика привезли обратно в Тёнис-крааль. Уэйт Кортни вел экипаж очень медленно и осторожно, но Шон все равно намного отстал от коляски. Ему было холодно в тонкой серо-зеленой рубашке, а от увиденного его тошнило. На его руке, там, где ее держал отец, заставляя смотреть на операцию, темнели синяки.
Слуги принесли на веранду лампы. Они стояли в тени, молча и тревожно. Когда Уэйт поднял на веранду укутанное в одеяло тело, один из слуг негромко спросил по-зулусски:
– Нога?
– Ее нет, – хрипло ответил Уэйн.
Все вместе негромко вздохнули, и кто-то снова спросил:
– Как он?
– Жив, – откликнулся Уэйт.
Он отнес Гаррика в комнату, отведенную для гостей и больных. Постоял в центре комнаты, держа мальчика на руках, пока его жена застилала постель свежими простынями, потом положил и укрыл.
– Мы можем еще что-нибудь сделать? – вздохнула Ада.
– Только ждать.
Ада нащупала руку мужа и сжала ее.
– Господи, сохрани ему жизнь, – прошептала она. – Он так молод!
– Это вина Шона! – неожиданно вспыхнул гневом Уэйт. – Гарри никогда бы так не сделал. Сам, один – нет!
Он попытался высвободить руку.
– Что ты собираешься сделать? – осведомилась Ада.
– Изобью его! Шкуру спущу!
– Не надо, пожалуйста, не надо!
– Как это не надо?
– С него хватит. Разве ты не видел его лицо?
Уэйт устало опустил плечи и сел в кресло у кровати. Ада коснулась его щеки.
– Я останусь с Гарри. А ты иди и постарайся уснуть, дорогой.
– Нет, – сказал Уэйт.
Она села на ручку его кресла, и он обнял ее за талию. Спустя какое-то время они уснули в кресле, обнимая друг друга.
Глава 5
Следующие дни были тяжелыми. Сознание Гаррика ушло за границы царства рассудка, он блуждал в горячечном мире бреда. Тяжело дыша, мальчик в большой кровати вертел из стороны в сторону красное от жара лицо, плакал и стонал; обрубок ноги распух, стежки швов так натянулись, что врезались в разбухшую плоть. На простынях оставался желтый, дурно пахнущий гной.
Рядом с ним постоянно была Ада. Она вытирала пот с его лица и меняла повязки на ноге, подносила стакан с водой к его губам и успокаивала, когда он начинал метаться в бреду. Глаза ее от усталости и тревоги глубоко ввалились, но она не оставляла Гаррика. Уэйт не мог этого вынести. Испытывая чисто мужской ужас перед страданиями, он начинал задыхаться, если оставался в комнате; каждые полчаса он заглядывал, останавливался у кровати, потом поворачивался, выходил и снова принимался бесконечно расхаживать по дому. Ада слышала его тяжелые шаги в коридорах.
Шон тоже оставался в доме – он сидел на кухне или в дальнем конце веранды. Никто не разговаривал с ним, даже слуги; когда он пытался пробраться в комнату Гаррика, его прогоняли. Он был одинок отчаянным одиночеством виноватого: Гарри умирает, Шон понимал это по зловещей тишине, нависшей над Тёнис-краалем. Не слышно было ни разговоров и звона посуды в кухне, ни басистого смеха отца, даже собаки приуныли. Смерть стояла у дверей. Шон угадывал ее в зловонии грязных простыней, которые через кухню проносили из комнаты Гаррика; это был тяжелый запах – запах зверя. Иногда Шон почти видел смерть – даже ясным днем, сидя на веранде, он чувствовал, что она рядом, как тень на краю поля зрения. У нее еще нет обличья. Это темнота, холод, которые постепенно набирают силу в доме, чтобы забрать его брата.
На третий день Уэйт Кортни с ревом выбежал из комнаты Гаррика. Он промчался через дом и ринулся к конюшне.
– Карли! Где ты? Седлай Ройберга! Быстрей, парень, быстрей, черт побери! Он умирает, слышишь ты, умирает!
