Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин
Доктор шутил, но у него на сердце кошки скребли. Он не поверил, когда генерал-губернатор жал ему руку:
— Вернутся наши доблестные воины с победой и… тогда милости просим. Продолжайте ваш благородный эксперимент!
Но война кончилась, а доктору не нашлось места в созданной им амбулатории в Тилляу в Ахангаране. Его не отпустили с военной службы. Доктор служил теперь врачом в Самарканде в стрелковом полку.
III
Свет рождается во мраке.
Увайси
Тихий, зеленый и не слишком пыльный провинциальный город Самарканд казался погруженным в сновидения о своем тимуридском прошлом, блестящем и пышном.
Когда по Каттакурганской улице мимо магазинов и лавочек тарахтела гигантскими колесами арба или вдруг бряцали железные колокольцы на шеях верблюдов бесконечного каравана, приказчики выскакивали из магазинов на тротуар в радостной надежде увидеть хоть какое-нибудь зрелище.
Но зрелища не было. Ничего из ряда вон выходящего не происходило. Припекало булыжную мостовую южное солнце, ветер крутил на тротуаре забытую бумажку, на главном перекрестке дремал, позевывая, единственный на весь Самарканд постовой — полицейский Абдурахман в великолепной каракулевой папахе.
Ничего не происходило… Тишь да гладь царили в областном городе Самарканде. Но это, конечно, только при поверхностном взгляде. На самом же деле…
Сидит властитель на сундуке,
а сундук полон злобы.
В июле 1907 года, после разгона Государственной Думы, как и во всей России, в Туркестане наступили мрачные дни реакции.
В те дни почти вся Средняя Азия находилась под чрезвычайной и усиленной охраной. Распространялось это положение и на «тихий» Самарканд, бывшую столицу великого завоевателя!
Так и не удалось в те времена узнать истинной фамилии жившего и действовавшего в Самарканде геолога Георгия Ивановича. Да и неизвестно, были ли подлинными имя-отчество его.
Те, кто знал его, соблюдали чрезвычайную осторожность. Те, кто встречался с ним, запоминали только его внешность. Аскетическое лицо, цепкий взгляд. Глаза его точно пронзали душу. И голос, призывный, страстный, берущий за душу, нельзя забыть.
Георгий Иванович был близким знакомым доктора. В те годы за малейшее проявление вольнодумия, по одному лишь подозрению бросали в тюрьму, высылали. Особенно опасно было прослыть «вольномыслящим», состоя на военной службе. А Иван Петрович служил военным врачом.
Он находился под негласным надзором полиции, что его семья установила много позже. И полиции были известны даже такие факты, что он получает из Киева какие-то журналы в красных обложках на украинском языке и что на одном торжественном обеде, когда все подняли тост в честь тезоименитства «его императорского величества», доктор не прикоснулся к рюмке. «Не пью, извините!» Что же это за военный врач, если он не берет спиртного в рот? Да еще за здравие властей предержащих?
Но в то же время от чрезмерного интереса охранки доктора ограждало именно его военное звание. А что думало о нем его начальство, это полиции не касалось.
В кругу родных и знакомых Ольга Алексеевна, любительница восточной поэзии, часто повторяла:
Процветает кабак благодаря нашему пьянству,
И кровь за две тысячи сожалений на нашей шее.
И обязательно подчеркивала:
— Из Омара Хайяма. Это далекое средневековье, как вы понимаете.
В гимназии учились дети железнодорожников, а на станции Самарканд, в депо и железнодорожном отделении служило несколько ссыльных. В гимназию дети приезжали на специальных линейках и вносили в классы дух озорного бунтарства.
В привокзальном поселке имелась тайная организация социал-демократической рабочей партии, РСДРП. Гимназисты уже тогда слышали о фракции большевиков.
«Большевики!», «Ленин!» — незабываемые слова эти порой звучали даже в казенных помещениях классов гимназии.
А товарищи по парте, делая страшные глаза, шепотом сообщали о конспиративном кружке на Армянской улице, собиравшемся на квартирах Черноухо — машиниста, Каминских — конторщика. И все звучало таинственно и увлекательно. «Конспирация, листовки, революция…»
Да зачем далеко ходить. Дядя Миша, так ребята звали Михаила Владимировича Морозова, запросто пил чай в доме на Михайловской, 3, и оставался порой посидеть в столовой после посещения кабинета доктора.
И никого не удивляло, что на круглом столе гостиной всегда лежала газета с несколько вычурно изгибавшимися большими буквами заголовка «Самарканд», похожими слегка на арабскую вязь. Даже дети гордились, что в их городе выходит своя газета.
Что там за статьи публиковались, сейчас разве вспомнишь, но что редактировал газету Михаил Владимирович, все в семье знали. Знали, что Михаилу Владимировичу нелегко. И все очень сожалели, когда ему пришлось не по своей воле уехать из Самарканда. После его отъезда свежие номера газеты больше на круглом столе с бархатной скатертью не появлялись.
Но о редакторе все помнили. Один рассказ так и не забылся.
Кто-то из царских министров, не то Столыпин, не то Витте, принимал вельможного иностранца, который посетовал, что в Российской империи нет свободы печати. И будто бы министр, зло шлепнув ладонью по газете, лежавшей у него под локтем, сказал:
— А вы почитайте вот эту газету — «Самарканд» называется. Разводит всякую крамолу. И хоть бы что!
С Морозовым связывали тревожные разговоры, забастовки, которые нет-нет и происходили на железнодорожной станции и отражались на расписании пассажирских поездов. В семье доктора помнили, что пришлось почти всю зиму прожить у деда в Полоцке из-за того, что по империи вообще не ходили поезда в связи с Всероссийской Октябрьской стачкой 1905 года.
Все это связывалось с именем Михаила Владимировича и обязательно с Георгием Ивановичем, который, в противоположность Морозову, никогда не приходил открыто и вел себя, по мнению мальчишек, удивительно таинственно и… интересно.
IV
Имя Волк мать нарекла ему при рождении.
И, подлинно, посмотри!
Сука шакала лучше, чем он.
Амин-и Бухари
«Пьян от одной пиалы» — таким представлялся полицейский пристав Сергей Карлович жителям кишлака Киргиз-Кулак, куда он был переведен на службу из Тилляу. Пил он, но не это главное. Пристрастился к курению анаши. И подлинно, едва он появлялся — в воздухе уже откуда-то тек тонкой сладковатой струйкой запах индийской конопли. «Глаза обманешь — нос не обманешь». Поэтому Сергея Карловича прозвали Нашевандтюря — Господин Наркоман. Не слишком почетнее прозвище для чина российской колониальной администрации, где пороки и пристрастие к анаше, опиуму и прочим разрушающим душу и тело наркотикам как раз должны были искоренять такие, как Мерлин.
Встретился доктор с приставом случайно. Вызванный из Самарканда в Ташкент, Иван Петрович работал несколько месяцев в Междуведомственном Комитете по ликвидации малярии в Сырдарьинской области. Когда работа завершилась и доктор уже имел билеты на поезд и вместе со
