Луи Буссенар - Приключения парижанина в стране львов, в стране тигров и в стране бизонов

Идти девственным лесом трудно, в особенности опушкой или краем поляны.

В глубине, поддеревьями, высокая трава не растет, потому что солнце туда никогда не заглядывает. Там нет лиан, только гладкий мох покрывает почву. Путнику здесь надо остерегаться скрытых трясин, невидимых топей, предательских оврагов, неожиданно возникающих на пути кочек, да еще стараться не споткнуться об упавшее дерево. Но истинное мучение — идти лесами, наполовину выгоревшими из-за тропических гроз, что не редкость. Молодые деревья с необычайной быстротой вырастают на месте погибших, их украшают огромные лианы, из жирной почвы с силой вырывается густая, высокая трава и древовидные растения.

Ботаника все это, несомненно, приведет в неописуемый восторг, путешественника или исследователя — в ярость: продвигаешься вперед с трудом, для каждого шага прочищая дорогу тесаком или топором.

Со всех сторон его будут опутывать лианы, бросаться под ноги корни, впиваться в тело колючки; задыхаясь от жары, обливаясь потом, искусанный мухами, путник измучается вконец, потеряет терпение, проклиная себя за то, что забрался в эти непроходимые дебри.

В такой ситуации и оказались три европейца, когда покинули лесную поляну, услышав от испуганных негров весть о похищении гориллой белой женщины.

Месье Андре и Фрике, благородные и великодушные, избранные натуры, рвались вперед, прокладывая дорогу тесаками; старый жандарм не отставал и тоже энергично работал тесаком, но при этом поминал всех чертей, проклиная вместе с гориллами тех, кто не принадлежит к сильному полу.

— Женщина — в девственном лесу! Занесет же нелегкая! Если бы не моя преданность вам, месье Андре, и этому мальчишке Фрике, ни за что бы я не пошел выручать эту особу. Пусть бы сама разбиралась со своей обезьяной.

— И это говорит Барбантон, старый солдат, столько лет верой и правдой служивший Венере и Беллоне!

— Верой и правдой, месье Андре, в том-то и дело.

— Неужели бы вы оставили несчастную женщину на произвол судьбы?

— А какого черта она сюда забралась? Кто ее звал?

— Что ж, сначала спасем ее, а потом устроим разнос.

— Знаете, месье Андре, я не чувствую ни малейшего воодушевления.

— Тем лучше! Самообладание — первое дело на войне.

— Я совсем не то хочу сказать! Я хочу сказать, что иду с вами против воли, как бы по принуждению.

— Барбантон, у вас нет сердца.

— Точно так, месье Андре.

— Его сердце съела жена, Элоди Лера, не так ли, жандарм? — с насмешкой сказал Фрике.

— Верно. Фрике. Старого солдата, не раз награжденного, она едва не ввела в страшный грех…

— К счастью, теперь вы в тысяче двухстах милях от вашего домашнего бича.

— Тут и десяти тысяч мало. Это гиена, ведьма! Настоящий черт в юбке. Волчица. Тигрица. Змея подколодная…

— Да вы никак всех зверей решили перебрать, — рассмеялся Фрике. — Назовите ее зверинцем — и дело с концом.

— Вы ведь сам ее знаете, и знаете, на что она способна.

— Это верно. Вам не повезло. В брачной лотерее вам достался несчастливый номер. Но это все же не повод, чтобы валить всех женщин в одну кучу и ненавидеть их всех разом.

— За ребенком я бы кинулся к акулам, в огонь, в расплавленное олово.

— Нисколько не сомневаюсь.

— Но ради женщины — слуга покорный!

— Уж очень вы суровы.

— Но справедлив. Я знаю, что, спасая женщину, поступаю во вред какому-нибудь мужчине, не сделавшему мне ни малейшего зла. А я этого не хочу.

— Не малюйте себя чернее, чем вы есть. Я отлично знаю, что вы и сами вырвали бы эту несчастную из когтей чудовища. Вы неспособны отказать в помощи, когда вас о ней просят.

— Гм!.. Гм!..

— Так-то, старый ворчун.

— Ну, если еще какая-нибудь незнакомая, — может быть…

— Даже если это оказалась бы ваша жена, сама Элоди Лера… Я ведь вас знаю!

— Ну, нет! Миллион миллионов раз — нет. Не говорите пустяков. Это может принести нам несчастье.

— Повторяю: даже и тогда вы бы выручили. Милый мой друг, вы же добрейший человек, только притворяетесь злобным.

— Думайте, как хотите, но только я вам верно говорю: эту… особу (у него язык не повернулся сказать: мою жену) я бы от гориллы спасать не стал. Кажется, горилла из всех обезьян самая свирепая?

— Говорят. А что?

— А то, что через неделю сожительства с гориллой эта особа совсем бы замучила бедную обезьяну; через две недели горилла сошла бы с ума, а через месяц умерла бы от разрыва сердца. Не ее нужно было бы спасать от гориллы, а гориллу от нее. Вот мое мнение, — закончил солдат, неистово уничтожая тесаком лианы и кусты.

Фрике и месье Андре от души расхохотались столь неожиданному выводу.

— Впрочем, это невозможно, — сказал Андре. — Ваша жена преспокойно сидит в Париже, торгует в своей лавочке, а вы опять странствуете по белу свету.

— Нет худа без добра. Благодаря ей я путешествую с теми, кого люблю больше всего на свете, то есть с вами и с Фрике. Что, конечно, ничуть не исключает моей привязанности к доктору Ламперрьеру и нашему матросу Пьеру де Галю.

— И это взаимно, — отвечал месье Андре, крепко пожимая ему руку.

Молодой лес уступил наконец место старому. Вместо зарослей показались деревья с высокими гладкими стволами, тянувшиеся рядами до бесконечности и терявшиеся вдали под густым непроницаемым для солнца сводом. Стало темно и душно; в воздухе чувствовалась тягостная, знойная влажность, он был насыщен испарениями гниющих растений.

Тут могли жить и прятаться только дикие звери.

Три друга шли теперь довольно быстро, но они уже были утомлены.

С каждым шагом усталость давала знать о себе все сильнее.

Негры едва поспевали за ними, те, которым поручено было тащить львиные шкуры, и вовсе отстали.

Вдруг вдали послышался какой-то гул, затем звук выстрела, приглушенный влажным воздухом.

Усталость как рукой сняло. Охотники бросились бегом вперед, как солдаты на штурм, перепрыгивая через препятствия, и, запыхавшись, остановились рядом с незнакомыми, очень испуганными людьми.

Глазам их предстало ужасающее зрелище.

На земле навзничь лежал человек с распоротым животом, с вырванными внутренностями; вокруг валялись клочья разорванной одежды вперемешку с изодранными кишками. Цела была только голова и синий матросский воротник на плечах мертвеца.

Это был труп белого человека, судя по одежде — матроса.

Месье Андре взглянул на лицо, искаженное короткой, но, вероятно, мучительной агонией, и воскликнул: