Елена Езерская - Цена сокровищ: Опасные тайны Китеж-града
Я записал в ежедневник – доклад, симпозиум, курьер. Телевидение? Надо подумать. У меня уже был забавный опыт передачи, от которой за версту несло дилетантизмом, но отец насоветовал – надо идти и нести в неразумные массы хотя бы немного науки. Получилось преглупо – мы не просто говорили на разных языках, мне почти не дали говорить, а предсказатели и астрологи с жаром позировали на камеру, рассуждали про магию цифр, убеждали друг друга и зрителей в их мистическом предназначении, приводили в примеры банальные факты и расхожие имена, набившие оскомину ученому миру. Когда это шоу закончилось, я спросил у редактора программы – все, о чем здесь говорилось, известно практически каждому смертному, об этом не пишет и эти, с позволения сказать, факты не обсуждает разве только ленивый, кому это надо? Но длинный и высокомерный пацан только рассмеялся в ответ – сразу понятно, что вы математик, а не психолог, иначе бы знали, что на самом деле человек не хочет нового. К новому стремятся экзальтированные одиночки из числа сумасшедших или ученых. Массы жаждут стабильности во всем – в еде, в сексе, в работе, в политике и в тайнах, потому что известная тайна – уже не тайна, она не опасна, но, чтобы она не теряла своей привлекательности, нужны опытные декораторы – гадалки и провидцы. Новые тайны и непознаваемые миры никому не нужны, неизведанное всегда страшит, а человек стремится к постоянству и покою.
На мой вопрос: а я кто, городской сумасшедший? – парнишка стал улыбаться еще шире, и вид у него был в этот момент такой заговорщицкий, что я решил впредь больше никогда не поддаваться искушению идее просвещения. Разумеется, если только для избранных и за очень большие деньги. К тому же у моего появления в широко разрекламированной передаче оказался еще один оборотный сюжет – на передачу отозвались почти все коллеги, кто с осуждением, кто с пониманием и сочувствием к моей миссии несущего свет знания в серую массу. Со мной начали здороваться не только вечные бабушки во дворе, наблюдавшие еще за моими первыми детскими шагами за ручку с мамой, но и бесконечные арендаторы съемных квартир в нашем доме. Меня узнали даже в продуктовом магазине – пробив чек, девушка-кассир с подобострастием спросила: а когда вы снова в Париж?
Кстати, Париж. Я жалею, что разминулся с Надин. Это тот самый случай, когда звонки не имеют смысла, когда просто надо быть рядом и дышать друг другом. Надин! Каманина Надя. Мы познакомились года четыре назад на приеме в британском посольстве по случаю вручения отцу медали Королевского научного общества. Для приглашенных давали концерт. Надя пела арию Царицы ночи из «Волшебной флейты», потом был фуршет, и Надя спросила, не составлю ли я ей компанию на выступлении в загородном клубе МИДа. Я не умею петь и как аккомпаниатор малопригоден, отшутился я, заподозрив, что мне опять навязывают правила игры. Зато вы умеете слушать, сказала она, я видела, как Моцарт будто перевернул вас. «Во-первых, не Моцарт, а музыка Моцарта, во-вторых, не музыка Моцарта, а интонации вашего голоса, а в-третьих, я только что завершил написание статьи, и вы просто попали в резонанс». Другая, будь она немного амбициознее, наверное, уже обиделась бы на мой менторский тон, отдававший мужским высокомерием, но Надя оказалась по-житейски умной и единственной женщиной, которая побывала в моем доме за последние – э-э-э, сколько лет? Наша встреча ничего не изменила в нашем образе жизни – Надя уехала по контракту сначала в Германию, потом пела в небольшом театре в Италии, замуж вышла во Франции и сейчас время от времени поет то тут, то там по Европе. Сообщи она о своем приезде заранее, я бы предложил ей сделать остановку не в Москве, а в Новосибирске, но Надя никогда не создает будущего. Она говорит – будущее должно приходить к нам само, иначе это уже не будущее, а прогноз погоды.
Что еще? Студенты – ничего, пусть поищут, побегают, ну не мне же за ними. Лично я никогда не любил дисциплину, но за жажду свободы приходится чем-то платить. Например, неизбежностью для педагога покуражиться над своевольным студентом. Мне в свое время пришлось испытать все последствия зависимости от таких персонажей, хорошо, что такие – не все. Я и сам не такой. Просто если на равных, то значит – на равных. Вы не держите обязательств, я не беру их на себя. Все законно и обоснованно. Градов это понимает и принимает условия негласного договора, Лавровский – не помню, а я его видел? Ну ладно, найдется, посмотрим.
Заменить Переверзева? Надо подумать, как мне отвертеться. Я с опаскою даже на время читаю чужим. Не хочу затаенных обид и застенчивых просьб от коллег по возможности больше не брать его курс на замену. И потом – все эти апологеты из инициативных студентов, которые осаждают кафедру и деканат, требуя дать им любимого нового лектора! Нет, я придумаю, как отказать. Просчитывать мотивации – это мой хлеб.
А дыхание в трубку – что же мне делать с тобой?.. Да, еще мама и папа – вот приму душ с дороги, улягусь в постель и тогда позвоню. Все равно мама уже сама с утра звонила в аэропорт и знает, что все сегодняшние рейсы из Новосибирска долетели и приземлились удачно. Разумеется, еще остается дорога до дома – подождут, потому что, истратив все свои силы на разговор с мамой, я не смогу дойти до ванной, это каждый раз так выматывает! Уж лучше пусть ее голос усыпит меня чистым.
«Стереть все записи».
Умница Анна Петровна! Цветы политы, в доме ни пылинки, и все на своих местах. Я ее обожаю – Анна Петровна работала в бюро переводов академии, знала несколько европейских языков, отец просил ее вести со мной частные уроки английского, а потом мы взялись за французский, немецкий и, пока я учился в школе, еще пробежались по испанскому и итальянскому разговорным. Анна Петровна была молодая, тихая, какая-то незаметная, но всегда собранная, педантичная, очень добрая и одинокая. Когда в нашем подъезде этажом выше умерла старушка, всю жизнь прослужившая в академической библиотеке, отец уговорил ее наследника-племянника продать его пай и квартиру Анне Петровне, а потом отстоял эту сделку на собрании кооператива – говорят, такой пламенной речи от него не слышали даже на прениях по спорным научным вопросам.
Мама не понимала – отчего он так старается? Но папа с потрясающей выдержкой ей объяснял: теща больна, ты много времени уделяешь заботам о ней, ты разрываешься на две квартиры и дачи, тебе надо чаще отдыхать, не приглашать же постороннего человека, а Анну Петровну мы знаем, Игорек к ней привык, он ее принимает, ты знаешь, как трудно найти к нему подход, будет с ним заниматься и понемногу приглядывать. К моей радости, папа ее убедил – мне было удобно с Анной Петровной, потому что с ней было легко. Никаких нотаций и наставлений, никаких унижений и униженности, а еще она отменно готовила и всегда старалась подавать к столу не то, что надо, а то, что любят, и это было вкусно всегда. Ее сын был моложе меня на пять лет, мы не то что дружили, но в Сереже я чувствовал что-то родное – по духу, как думал тогда. Да и папа не раз говорил – еще один ученый растет. И так говорили и думали многие – с особым подтекстом, значение которого я начал понимать много позже. А когда догадался, о чем идет речь, я не расстроился – я мечтал о такой матери, как Анна Петровна.
