Георгий Брянцев - Клинок эмира
— Ничего твой Бахрам не понимает, — ответил Умар. — А я вот что скажу тебе: делал этот клинок урус, великий мастер Иван Бушуй. Есть железные горы в России — Урал. А в тех горах — город Златоуст. Вот в городе железных мастеров Златоусте и жил Иван Бушуй. Он давно уже помер. А какой был мудрый мастер! Какой булат варил он! Получше дамасского. Он варил булат и струйчатый, и букетный, и полосовой, и волновой. Всякий. И клинок он выковал. А я рисовку делал, чеканил. Видишь, какая? Каждую золотую ниточку разглядеть можно. Рукоятку тоже я резал, по заказу эмира. Потом клинок отвезли в Стамбул, и тамошние оружейники сделали к нему первые ножны, а в Дагестане, в ауле Кубачи, вторые. И получился клинок с секретом. А ты говоришь — Бахрам, Бахрам! Что толку в твоем Бахраме…
Саттар молчал, не отводя взгляда от клинка. Немного погодя он спросил:
— Умар-ата! А зачем бек привез вам клинок?
— Тебе все надо знать? Плов поел?
— Ага.
— А теперь беги домой! Я тут и без тебя разберусь.
Анзират примостилась по левую руку отца на полу и молча стала наблюдать за его работой.
Умар выполнил заказ в срок. Но за клинком никто не явился.
С наступлением темноты битва закипела с новой силой. Кровавый бой у городских стен гремел всю ночь, а когда в небе растворились последние звезды, горожане увидели над эмирским дворцом развевавшееся на ветру красное полотнище.
Эмиру бухарскому Саиду Алимхану удалось бежать от мести народа. Его сопровождала личная свита и в ее составе Ахмедбек со своим телохранителем Бахрамом.
За эмиром тянулся обоз. Верблюды и арбы были нагружены бесценными сокровищами.
Ахмедбек в спешке забыл не только клинок, который остался у чеканщика Умара Максумова, но и единственного наследника — сына, тринадцатилетнего Наруза Ахмеда.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Однажды ранней весной тридцать первого года, когда торговый инспектор Наруз Ахмед, собираясь в очередную командировку, торопился домой, чтобы захватить кое-что на дорогу, в одном из кривых переулков путь ему преградил незнакомый старик. Седая борода его простиралась до поясного платка, сухая маленькая голова, отяжеленная пышной чалмой, тряслась, запавшие глаза, спрятанные в морщинах, кололи, точно острое шило. В руке он держал длинную суковатую палку.
— Да обессмертит аллах твое имя, благородный Наруз Ахмед! Да ниспошлет он тебе здоровья, да продлит до бесконечности твои годы, — проговорил старик дребезжащим голосом.
— Здравствуйте! — удивленно ответил Наруз Ахмед, настороженно всматриваясь в незнакомое лицо. — Откуда вам известно мое имя?
— Твое имя известно мне, и я произношу его с благоговением…
Что-то отдаленно знакомое мелькнуло в памяти Наруза Ахмеда, но он не хотел заводить разговор с этим странным и подозрительным старцем.
— Не говорите загадками, эта. Я вас не знаю.
— Меня ты мог забыть, но не может сын забыть отца, храбрейшего из храбрых Ахмедбека.
Наруз Ахмед вздрогнул и машинально оглянулся.
— Тсс… — строго предупредил он и приложил палец к губам. Теперь он понял, зачем обратился к нему старик. — Кто разрешил вам тревожить покой умерших? Зачем вспоминать тех, кто по воле всевышнего покинул нас, грешных?…
— Пути аллаха неисповедимы. Забудем это имя, да живет оно в веках, тут старик хихикнул, и бесчисленные морщинки на его сухом и желтом, как пергамент, лице мгновенно зашевелились, запрыгали.
— Но я тебя с трудом узнал. Ты стал другой. Другая одежда…
— Одежду можно сменить, — прервал его Наруз Ахмед, — а сердце никогда…
— Мудрые слова. Приятно слышать ответ, достойный правоверного, одобрил старик и тихо добавил: — Ты должен быть там, где скучает в одиночестве твоя вторая жена. И чем скорее, тем лучше.
Сказав это, он оставил Наруза Ахмеда и, шаркая каушами[4] и постукивая палкой, медленно побрел своей дорогой…
Сын грозного Ахмедбека, двадцатичетырехлетний Наруз Ахмед, чувствовал себя при советской власти не так уж плохо. Никак нельзя было сказать, что прошлое отца сильно обременяло его и как-то отрицательно сказывалось на его жизни. Совсем нет. Оставшись после бегства отца подростком, Наруз был взят на воспитание родным дядей, человеком преклонных лет и великой хитрости, бывшим мударрисом[5] бухарского медресе[6]. Дядя приложил все силы и терпение к тому, чтобы из тринадцатилетнего сына бека, прожившего детство в неге и изобилии, сделать вполне современного человека.
Дядя поставил его на ноги и, можно сказать, вывел в люди.
Наруз Ахмед закончил школу второй ступени, годичные курсы торговых работников и вот уже несколько лет небезуспешно справляется с хлопотливыми обязанностями разъездного инспектора республиканского союза потребительской кооперации.
Наруз Ахмед слыл за энергичного, напористого и инициативного работника. На ишаках, верблюдах, автомашинах и поездах он носился по всей республике, заглядывая в самые глухие места, где только имелись магазины, лавки и заготовительные базы кооперации.
Старательно и придирчиво проверял он работу завмагов, кассиров и кладовщиков, непреклонно требовал отстранять от работы нерадивых и предавать суду вороватых. Он не знал жалости, составлял акты, строчил докладные, гремел горячими речами на собраниях и заседаниях. С ним считались и его боялись. Он был на виду. Он был в передних рядах.
Да и время было такое, что стоять в сторонке и работать с ленцой считалось неудобным.
На землях советской Средней Азии образовались три союзные республики: Узбекская, Туркменская и Таджикская. Невиданно росли и ширились посевные площади под белое золото — хлопок. Советский Союз в самое короткое время должен был покончить с зависимостью от зарубежных королей хлопка; в стране строились огромные текстильные фабрики и комбинаты. И люди трех солнечных республик были захвачены большими планами, горячей работой, великими надеждами.
Труженики-дехкане спорили, думали, примерялись и объединяли хозяйства в коллективные артели. Чайрикеры — безземельные крестьяне-издольщики получали самые лучшие земли. Мелиораторы и ирригаторы обводняли древнюю сухую землю, проводили каналы, орошали пустыни, поднимая миллионы кубометров нетронутой земли. Водхозовские разведчики закладывали и бурили скважины в пустыне. Геологи рылись в земных недрах. Дорожники перекидывали мосты через дикие ущелья, покрывали асфальтом сотни километров дорог.
На карте возникали новые названия, бывшие кишлаки превращались в города. На жгучем песке степей пестрели сотни парусиновых палаток, войлочных кибиток, глиняных мазанок, дощатых времянок и бараков. Тысячи энтузиастов стекались сюда, в знойную Азию, на помощь братьям — узбекам, таджикам, туркменам. Тут можно было встретить человека из любого уголка страны: с берегов Балтики и Черного моря, из суровой Сибири и ласковой Украины, из городов Подмосковья и Закавказья. По дорогам пылили неуклюжие грузовики, по пустынным тропам, заунывно побрякивая колокольцами, тянулись длинные караваны верблюдов. И везде на самом видном месте, подобно полковому знамени, красовались почетные доски, разделенные на две части: красную и черную. Да, время было горячее, и человек, который вздумал бы отсидеться в сторонке, сразу бросился бы в глаза…
