Жозеф Кессель - Всадники

— То, что я говорю, то я и делаю. Ничто не удержит меня. Ты это хорошо знаешь.

— Это означает смерть для тебя, — прошептал Мокки.

— Верно, — ответил Урос. — Для меня и для Джехола.

— Джехол!

Услышав, что его зовут, Джехол уставился на Мокки своими большими, блестящими глазами.

— Как ты думаешь, что с ним будет, когда он окажется один в безлюдных горах? Один, без хозяина? — спросил Урос.

— Нет, — зашептал Мокки. — Нет. Аллах не допустит этого!

— Я тоже так думаю, — сказал Урос.

— Как? Но как?

— Потому что ты пойдешь со мной, — сказал Урос и торопливо добавил. — Ты молодой, сильный, выносливый, терпеливый и ловкий. С твоей помощью мы все сможем.

— Я всего лишь простой слуга! — воскликнул Мокки. — А если ты, несмотря на все, что я смогу для тебя сделать — умрешь?

Урос понял, что пришел тот самый, решающий момент. Он закрыл раздраженные глаза. Чтобы соблазнить невинность, искушение должно принять ее образ.

— Да, — сказал Мокки, и его голос почти не подчинялся ему, — а если с тобой все же что-то случится, что тогда?

Урос поднял руки к своему лицу. Они еще удерживали его судьбу. Но скоро они отпустят ее и неудержимый рок переймет ее течение.

— Тогда Джехол будет твоим, — сказал он.

Мокки затряс головой в отупении:

— Моим? Как? А что я? Я… Урос, я тебя не понимаю.

Урос повторил вновь, делая паузу после каждого слова:

— Тогда Джехол будет твоим.

— Что ты такое говоришь? — закричал саис и отпусти руку от шеи Джехола.

Но конь решил, что саис хочет поиграть, и потянулся к его запястью губами.

— Видишь! — сказал Урос. — Ну так что?

— Подожди, подожди! — забормотал Мокки. У него закружилась голова.

С давних пор он был так привязан к этому коню, словно он принадлежал его собственной семье. А теперь, неужели этот легендарный жеребец может принадлежать ему — Мокки, простому конюху? Капельки пота покрыли его лицо.

— Это невозможно, Урос! Ты сошел с ума! Ты бредишь! У тебя, должно быть, лихорадка!

— Нет, Мокки, поверь мне, — ответил Урос.

В его голосе зазвучала такая открытость и доброта, что он сам удивился:

— Кто еще в мире заслуживает Джехола больше, чем ты? Кто любит его больше, чем ты? Кто так ухаживает за ним, как ты? И если он сумеет выбраться живым из этих страшных гор, даже тогда, кого ты мне можешь назвать, кто заслуживал бы его более чем ты сам?

— Замолчи! — умолял Мокки, высвобождая рукав из зубов коня, и поворачиваясь к нему спиной. — Ты говоришь так, словно ты уже умер.

Урос откинулся назад. А Мокки смотря на него, бледного, одинокого, посреди этого пустого, развалившегося караван сарая, снова подумал о трупе человека возле чайханы.

Джехол снова положил свою голову саису на плечо и чтобы хоть как-то заставить Уроса замолчать, Мокки воскликнул:

— Что бы ни случилось, никто не поверит, что такой конь действительно принадлежит мне! Меня сочтут за вора и лжеца!

— Ты прав, — согласился Урос. — Позови сюда горбуна!

Мокки побежал к воротам, крича:

— Гхолам! Гхолам!

Конь проводил саиса глазами и взглянул на Уроса. Тот протянул руку и тихонько погладил его шею. Урос больше не сердился на него. И на Мокки он не сердился тоже. Началась самая важная, самая трудная игра в его жизни.

— Что я могу для тебя сделать? — дружелюбно спросил его хозяин караван-сарая.

— Мне нужен не ты, а писарь. Если ли какой в округе?

— Внизу в поселке, да, — ответил Гхолам.

— Он хорошо разбирается в своей работе? — спросил Урос.

— Все мы здесь им довольны, — ответил молодой горбун, улыбаясь.

— Привези его сюда, — сказал Урос Мокки.

Саис уже собирался идти, но Урос его окликнул:

— Возьми Джехола!

— Ты правда считаешь, что так будет лучше? — спросил Мокки не взглянув в сторону лошади.

— Да, — сказал Урос. — Так будет быстрее, а мы торопимся.

Мокки начал одевать на Джехола уздечку. Его движения были такими неуверенными и боязливыми, что конь от нетерпения начал бить копытом.

— Я всю свою жизнь ездил только на дешевых ослах, — сказал Гхолам. — Мы тут даже и не знаем, как с лошадьми обращаться. Но только взгляни на такого коня как этот, и сразу понимаешь, какое это счастье, быть его хозяином.

— А если бы ты видел его в скачке! — сказал на это Урос. — Правда, Мокки?

Саис ничего не ответил, и хотел было уже сесть на коня, когда Урос приказал ему:

— Возьми седло!

— А ты? — тихо спросил Мокки.

— Я буду ждать тебя снаружи, возле стены. Хозяин мне поможет.

Облокотившись спиной на нагретую солнцем, старую, глиняную стену, Урос первым заметил скачущего к ним Джехола. Позади саиса сидел писарь.

«Да он же дряхлый старик! — подумал Урос недовольно, как только сумел его рассмотреть. — Он, наверное, трясется так сильно, что невозможно будет прочитать ни слова из того, что он напишет»

Когда Джехол наконец-то подъехал к небольшому участку перед караван-сараем, его недовольство превратилось в бешенство: лицо старика было все в морщинах, и он был сед, — к этому Урос приготовился. Но когда Гхолам и его брат подбежали, чтобы поприветствовать гостя, сняли его с лошади и взяли его за руку, чтобы осторожно провести к караван-сараю, Урос заметил два незрячих, тусклых глаза — старик был совершенно слеп! Слегка склонив голову, старик прислушивался к каждому звуку со всей внимательностью слепого.

Лишь безусловное уважение к возрасту, которое каждый афганец оказывает старшим, удержало Уроса от открытого проявления недовольства. Но когда Гхолам подвел старика к тому месту, где Урос сидел, тот взглянул на горбуна очень зло.

— Мир тебе, чужестранец! — промолвил писарь.

— И тебе, почтенный старик! — вежливо ответил Урос.

Но, повернувшись в сторону хозяина караван-сарая, резко сказал:

— Ну, горбун, что теперь делать?

Слепой старик спросил:

— Я должен начинать прямо сейчас?

— Это, конечно же, не приказание, о, достойный старец! Но я очень тороплюсь! — больше всего Уросу хотелось, чтобы этот глупый фарс закончился поскорее.

— Как тебе угодно, — сказал старик.

Он извлек из своего пояса принадлежности для письма. Длинную черную коробку, раскрашенную красными цветами, в которой были закреплены перо и чернильница, а потом дощечку, на которой были листы белой бумаги. Каждый лист бумаги был прикреплен к доске небольшими гвоздиками, расположенными на одинаковом расстоянии друг от друга, сверху до низу.

Он положил доску на колени и сказал: