Александр Казанцев - Искатель. 1971. Выпуск №3
— Не хочу в тюрьму, — сказал Лясочак. — Честное слово, больше не буду.
Ольшак спрятал тогда протокол в ящик.
Позднее они встречались в парке или на остановке автобуса. Лясочак много рассказывал о преступном мире. Это доставляло ему некоторое удовольствие, ведь он был там ничем, простой пешкой, вором, которому ни разу так и не удалось сделать собственное дело. В одном он только был непоколебим: никогда не говорил о Графине, но инспектор чересчур не нажимал…
— Что-нибудь нашел? — спросил Ольшак.
Лясочак сжался и опустил глаза.
— Как сквозь землю провалилось, — сказал он и опять тревожно оглянулся. — Давайте сойдем с мостика, пан инспектор, здесь нас видно слишком хорошо. — Говорил он это каждый раз, когда разговор происходил в парке.
Они шли по пустынной аллейке, потом остановились под развесистым каштаном. Издалека доносились голоса детей.
— Излазил всю толкучку, пан инспектор. У Старосты, который торгует серебром, сейчас застой, никакого товара. Очевидно, это сделал кто-то не из наших…
— Ерунда, — пробормотал Ольшак.
— Ей-богу, пан инспектор. Сам удивляюсь. Для такой солидной работы требуется специалист…
— И без тебя знаю. А может, стоит спросить у Графини?
Лясочак сжался еще больше.
— Вы мне не верите? Я говорю чистую правду. У Графини ничего нет.
— Ну ладно, ладно. Приглядись на толкучке. Не думаю, чтобы вывезли это серебро. И еще одно. Меня интересуют часы марки «Омега», украденные, вероятно, третьего или четвертого сентября.
— Иголка в стоге сена, — заметил Лясочак.
— Не совсем, — Ольшак описал часы Сельчика и сказал, какая дата выгравирована на корпусе.
— Где их стибрили? — спросил Лясочак.
Инспектор пожал плечами, он не знал даже, были ли они украдены.
— Мне очень нужны эти часы, — сказал он.
Они приблизились к центральной аллее. Ольшак остановился.
— Пожалуй, все. Через три дня на этом же месте.
6
Ночью ему снилось, что он выслеживал Янека на длинной улице, на которой не было ни одного целого дома, только руины, кое-где входы в подвалы и крутые тропинки через развалины. Потом он вспомнил, что это Вроцлав 1945 года, но никак не мог понять, как очутился здесь Янек, ведь он родился только в сорок седьмом. Внезапно Янек оказался на верху оползня, и Ольшаку отчетливо была видна его фигура, протискивающаяся между обожженными стенами, которые соединялись вдали, образуя какой-то странный коридор. Ольшак хотел закричать и не мог, хотел протянуть руку и раздвинуть стены (они были мягкими, словно из пластилина, но уже начинали застывать) и понимал, что через минуту будет поздно.
Он проснулся и увидел над собой испуганное лицо Гражины.
Этот сон почему-то припомнился ему во время беседы с прокурором Стефаняком. Они знали друг друга много лет, можно даже сказать, были приятелями, хотя им и в голову не приходило таким словом определять свои отношения. Время от времени они распивали бутылочку у Стефаняка, который был холостяком и очень этим гордился.
«Ты удивительный чудак, — говаривал Стефаняк. — С виду мужчина как мужчина в соку, что называется, с брюшком, в меру пьющий, неглупый, а простейшее дело можешь представить так, что черт ногу сломит. И самое забавное, часто ты бываешь прав».
— Ну что у тебя на сей раз, мосье Мегрэ? — приветствовал прокурор инспектора.
На сей раз речь шла о Козловском.
— Говорит, что обокрал Спавача? — улыбнулся прокурор. — А доказательства? Назови мне хотя бы кого-нибудь, кто покупал у Козловского такой свитер. Я вчера в «Деликатесах», — перевел он разговор, — купил венгерский коньяк, хороший, правда, чересчур пахучий, но, пожалуй, не хуже грузинского будет. Никогда не пил? Забегай вечерком, познакомлю с блондинкой, которая не прочь стать женой прокурора… Да отстань ты от меня с ордером на арест! Может, парень склонен к шизофрении?
Ольшак все-таки выбил из него этот ордер.
— Пойми, — говорил прокурор, — если Спавач не заявил о краже, то преступления не было. Каждый имеет право поступать со своей собственностью, как ему заблагорассудится. Впрочем, — добавил он, — бывают случаи, когда человек не сообщает о том, что его обокрали, боясь, что раскроются его собственные преступления. Это ты подозреваешь?
Ольшак и сам толком не знал, что он подозревает.
— Через неделю допрошу Козловского лично, — сказал, снисходительно улыбаясь, прокурор, подписывая ордер.
Это значило: если за неделю инспектор ничего не обнаружит, парня придется выпустить. И тогда он, Ольшак, обязан будет включить в дело показания Янека о свитере, купленном за триста злотых, а майор Керч наверняка поручит следствие кому-нибудь другому, ибо Ольшак станет заинтересованным лицом.
Инспектор поднялся, но прокурор предложил еще одну чашечку кофе. Конечно, Ольшак должен был отказаться: с его сердцем нельзя пить столько кофе, но он согласился. Кофе у прокурора был превосходным, очевидно, его секретарше пани Дороте был известен какой-то особый рецепт, или она просто не жалела кофе. Вдыхая аромат, инспектор наслаждался напитком и слушал рассуждения Стефаняка.
— Я не отрицаю, — говорил прокурор, — что в деле Сельчика есть что-то странное. Это каждому заметно, не только тебе. Не сердись, старик, ты же знаешь, что я ценю тебя, хотя ты часто носишься с сумасбродными идеями. Из твоего рассказа следует, что ты подозреваешь убийство. Ну какое же это убийство? Не вызывает ни малейшего сомнения, что Сельчик покончил счеты с жизнью сам. Попробуй заставить человека написать такую записку! На моем веку еще не случалось, чтобы жертва заботилась об алиби убийцы. Шантаж, принуждение, это звучит более правдоподобно, поэтому стоит заняться человеком, которого видела дворничиха и отпечатки пальцев которого были обнаружены в квартире. Ты говоришь о Кральской. Но какая здесь связь? Во всяком случае, держи меня в курсе и никого пока не арестовывай. Больше я тебе ничего подписывать не буду. И загляни на коньячок. Расскажешь о беседе с Кральской.
Ольшак хотел прямо из прокуратуры ехать в приемный пункт мастерской по ремонту электроприборов, где работала Барбара Кральская, но зашел в парикмахерскую, и это спутало его планы. Усаживаясь в кресло, он взглянул на себя в зеркало и поморщился. Припухшее лицо, заплывшие глаза, под ними сеть густых морщин. Ольшак решил разориться на массаж, хотя никогда этого не делал, и ужасно сконфузился, когда в зеркале увидел входящего Кулича. Правда, у того были свои заботы. Усевшись в соседнее кресло, поручик доверительно сообщил, что близнецы всю ночь орали почти без перерыва, жена сбилась с ног, а брать домработницу слишком накладно, не говоря уже о том, что неизвестно, где ее найти.
