Томас Майн Рид - Жена дитя
Свинтон побледнел и смотрел во всех направлениеях, кроме глаз Лукаса. Он колебался, одновременно пытаясь выиграть время. Однако понял, что отрицать невозможно.
– О! Да… да! – ответил он наконец. – Было письмо – и очень стуанное. Я его пуочитал на следующий день. Мой лакей Фуэнк, этот глупый малый, забуосил его в угол. Я пуочел его только на следующее утуо.
– Оно, наверно, все еще у вас?
– Нет. Я уаскуйил с его помощью сигауу. Нелепый случай.
– О чем оно было?
– Ну… что-то вуоде извинения со стоуоны мистеуа Мейнауда. Там говойилось, что он должен суочно уплыть с вечейним пауоходом из Ньюпоута. Подписано его дуугом Уупеутом Уоузвельдтом, котоуый назвал себя гуафом Австйийской импейии. Я его пуочел. А так как написавший уже уехал, я йешил, что не стоит больше думать об этом непйиятном деле.
– Клянусь Богом! Мистер Свинтон, это письмо ставит нас обоих в очень неловкое положение!
– Но почему, мой доуогой дууг?
– Почему? Потому что все хотят знать, о чем оно. Вы говорите, что уничтожили его?
– Уазоувал на клочки, завейяю вас.
– Очень жаль. Хорошо известно, что письмо было послано и получено вашим слугой. Конечно, все считают, что вы его получили. Нам придется кое-что объяснять.
– Вейно… вейно. Что вы пйедлагаете, мистеу Лукас?
– Ну, лучше всего рассказать всю правду. Вы получили письмо слишком поздно, чтобы ответить на него. Все уже знают, почему так получилось, так что вам от этого хуже не будет. Мейнард выходит из этого дела без ущерба.
– Вы считаете, что так лучше?
– Я уверен в этом. Мы должны так сделать.
– Что ж, мистеу Лукас, я согласен со всем, что вы пйедлагаете. Вы все сделаете пйилично. Я у вас в большом долгу.
– Мой дорогой сэр, – ответил Лукас, – вопрос уже не в соответствии приличиям. Необходимо объяснить это письмо, полученное вами от мистера Мейнарда. Полагаю, я волен давать объяснения?
– О, конечно. Конечно…
Лукас вышел, намереннный очиститься от всяческих обвинений.
Вскоре весь внешний мир знал суть, если не точное содержание загадочного письма. Это восстановило репутацию человека, написавшего его, и нанесло ущерб репутации получившего.
С этого момента в оценке ньюпортского общества Свинтон перестал быть орлом. Он был больше даже не успешно охотящимся ястребом: голуби начали его сторониться. Но он по-прежнему не отрывал взгляда от птицы с великолепным оперением, намного превосходящим остальных, и готов был к решающему броску.
Глава XXII
Заговор монархов
Революционные конвульсии, сотрясавшие троны Европы в 1848 году, были одним из тех периодических потрясений, которые случаются каждые полстолетия, когда угнетение становится невыносимым.
Предшествующая революция 1790 года после начальных успехов, перемежавшихся поражениями, была окончательно разбита на поле Ватерлоо и тут похоронена ее мрачным палачом Веллингтоном.
Но могила опять выпустила наружу мертвеца; и прежде чем этот хладнокровный янычар деспотизма сошел в свою могилу, он увидел, как убитый им призрак свободы вновь обретает плоть и угрожает коронованным тиранам, которым Веллингтон так преданно служил.
Им не только угрожала опасность: многие из них лишились тронов. Слабоумный австрийский император бежал из своей столицы, как и бюрократ король Франции. Слабого Вильгельма Прусского призвали к ответу его долго страдавшие подданные и принудили на коленях дать им конституцию.
Десяток маленьких королевств последовал их примеру: а папа, втайне поддерживавший монархов, вынужден был оставить Ватикан, этот центр и оранжерею политического и религиозного позора, изгнанный красноречивым языком Мадзини и горячим лезвием Гарибальди.
Даже Англия, безопасная в своем глубочайшем равнодушии к свободе и реформам, дрожала от криков чартистов.
У всех коронованных голов в Европе были свои причины для страха и тревог; и какое-то время даже казалось, что свобода побеждает.
Увы! Это был всего лишь сон народов, недолговечный и рассеивающийся, как дым. Его сменил новый долгий период сна под еще более тяжелым гнетом.
Победители поздравляли друг друга с успехом, чинили разорванные цепи и готовили новые, еще более прочные. Королевские кузнецы принялись за работу; они работали тайно, как и Ватикан в его подземной кузнице.
Работали они с охотой, и цель у них была одна. Общая опасность заставила из объединить силы, и на время ссоры между ними были забыты и оживали только тогда, когда кто-нибудь хотел в ущерб другим воспользоваться результатами победы.
Так была достигнута договоренность о новой программе. Но прежде чем ее выполнять, некоторым из них нужно было помочь восстановить господство над своим народом, утерянное в результате революции.
Пронесясь подобно смерчу по Европе, она всех их застала врасплох. Погруженные в роскошь, занятые своими мелкими ссорами и сарданапальскими излишествами, уверенные в бдительности своего доверенного охранника Веллингтона, европейские монархи не предвидели бурю, которая обрушилась на них. Ибо тюремщик свободы Европы тоже спал. Старость и слабеющий интеллект подвели его; он по-прежнему слепо верил в «коричневую Бесс» (Кремневый мушкет, бывший на вооружении английской армии. – Прим. перев.), в то время как в ушах его звучали выстрелы кольта и игольного ружья (Ружье 19 века с курком в виде иглы. – Прим. перев.).
Да, победитель при Ватерлоо был слишком стар, чтобы помочь сыновьям тех тиранов, которых он снова посадил на троны.
У них не оказалось военного предводителя – ни одного. Не нашлось на их стороне солдата, в то время как на стороне народов были Бемс и Дембинский, Гарибальди, Дамьянич, Клапка и англо-венгр Гион – созвездие пламенеющих лезвий. А среди государственных деятелей и патриотов не было равных Манину и Мадзини.
На поле битвы, военной или дипломатической, у тиранов не было ни одного шанса. Они это видели и решили использовать предательство .
Они знали, что для этого у них найдется достаточно орудий; но два обещали быть особенно полезными; они словно специально были созданы для такого случая. Первое такое орудие – английский дворянин, ирландец по рождению, из незначительного аристократического рода; благодаря своей политической ловкости и изобретательности он сумел не только добиться известности, но и стал одним из наиболее влиятельных дипломатов Европы.
При этом он совсем не был гением. Напротив, интеллект у него был очень средний, он никогда не возвышался над уровнем мошенника. Речи его как члена британского парламента были скучны и полны банальностей, а попытки пошутить только ярче демонстрировали его раболепие и нищету мозга. Он часто забавлял парламент, во время своих длинных речей меняя по несколко пар белых кожаных перчаток. Это придавало ему аристократическую внешность – немалое достоинство в глазах английской аудитории.
