Василий Ардаматский - Первая командировка
Прошло еще несколько секунд неподвижности и тишины, прежде чем Самарин понял, что спиной вниз висит на стропах, как в гамаке. Да, так ему и говорили: местность тут лесистая, потому она и выбрана. И его специально учили особым сложностям приземления в лесу.
Подождав немного — а вдруг стропы сорвутся, — он начал осторожно освобождаться от нижней стропы, которая перехватила ему спину, другой рукой держался за стропу, уходившую вверх, в белую мглу. Наконец нижняя стропа соскользнула со спины, и он рывком завис уже в правильном положении — ноги вниз, Ничего не видно, хоть глаз выколи. Главное — не поймешь, сколько до земли, и обрезать стропы боязно.
Потягивая за стропу, он начал раскачиваться и вскоре спиной ударился обо что-то твердое. Это был ствол дерева. Самарин повернулся к нему лицом, снова раскачался и ухватился за ствол руками. Но раньше следовало сдернуть купол с дерева. Он долго дергал за стропы, пока не почувствовал, что они вдруг ослабли. Вверху зашумело, и. мимо него что-то пролетело, ломая ветки. Купол так грузно падать не мог. Теперь стропы тянули его вниз. Он вынул нож и обрезал их, а сам начал по стволу спускаться на землю.
Высота оказалась метра три, не больше. Став на землю, прислушался — тишина. Только ровный шум леса, словно летящий где-то поверх деревьев.
Все прояснилось. Он сел на осину и обломил ее верхушку, которая и упала вместе с парашютом. В общем, все удачно.
Собрав и скомкав парашют, Виталий вспомнил — портфель! Он был пристегнут к поясу, и его, очевидно, сорвало сучьями. Стал его искать — ползал, шарил по земле руками. В портфеле том для непосвященного ничего существенного — смена белья, полотенце, туалетные принадлежности и две немецкие книжки для дорожного чтения. Для Самарина это были важные детали достоверности — не мог же солидный человек, да еще немец, отправиться в деловую поездку из Германии в Латвию, не захватив этих самых необходимых в дороге вещей. Но было в портфеле и нечто такое, что обнаружить в нем было не так-то легко: в его швы и в дно были вклеены драгоценности и золото — так сказать, изначальный капитал коммерсанта.
Самарин кругами бесполезно ползал по лесу. Даже холодный пот прошиб.
Сел, прислонясь к дереву, и стал ждать рассвета. Потеря портфеля в разработке операции не предусматривалась. Сам решил сейчас: без портфеля уходить нельзя, буду искать. А если портфель оторвался от пояса еще в момент рывка при раскрытии парашюта? Тогда искать его бесполезно.
Из-за тумана рассвет запаздывал. А сколько времени уйдет на поиск портфеля? График первого дня летел к чертям. Самарин закрыл глаза и, чтобы отвлечься от тревоги, начал считать.
...Восемьсот двадцать четыре, восемьсот двадцать пять... Тысяча один, тысяча два, тысяча три...
Самарин открыл глаза, и перед ним, как на плохо проявленном негативе, возникла туманная картина спящего леса. Туман поднялся, застряв в кронах деревьев...
И Самарин увидел проклятый портфель, завязший в сучьях молодой ели.
Около часа он пробирался по лесу, пока не вышел к берегу небольшого озера. Здесь он снял комбинезон, засунул его в скомканный парашют и бросил в воду. Стоял, ждал, а ком тонуть не собирался и уплывал от берега, как белый лебедь. Еле успел подцепить его хворостиной и подтащить к берегу. Наверно, полчаса ушло на поиск камня...
Привел в порядок свою одежду. Впрочем, сильно помялась только шляпа, пришлось разглаживать ее на коленке.
Выход к озеру подтвердил, что сбросили его точно, и сейчас Самарин, сверясь по компасу, знал, что находится между двумя литовскими городками, Шилуте и Пагегяй, и поблизости от местечка Шакунеляй и что идти ему надо на северо-запад.
В 7 часов 20 минут он выбрался на еле заметную дорогу, которая вскоре вывела его из леса. Впереди открылись зеленые холмистые дали, за ними снова чернел лес. И — ни живой души вокруг.
К полудню он миновал еще один небольшой лесной массив. Здесь на дороге, по которой он шел, были свежие следы тележных колес. Автомобильных следов не было. По этой дороге он уже не шел, держался от нее шагах в пятидесяти, укрываясь за кустарником. Все-таки по-европейски одетый молодой человек в этих местах мог вызвать по меньшей мере любопытство. Вышел на дорогу только один раз, когда увидел указатель возле отходящего в сторону проселка. Нужно было сориентироваться. Название хутора на указателе шевельнуло память, и он словно по подробной карте определил, где находится. В общем, продвигался он правильно. Теперь нужно было произвести расчет времени и определить точный график дальнейшего движения, чтобы к городу Пагегяй подойти в сумерки. Самарин присел под кудрявой ивой, огляделся вокруг и вдруг с потрясающей реальностью увидел... торфяное болото под Оршей. Даже трясогузку увидел, которую он спугнул, залезая в можжевельник. Бог ты мой, года после того не прошло, а как все перевернулось в его жизни! Разве могло ему тогда прийти в голову, что скоро он, превратившись в немца, снова будет по эту сторону фронта, но будет не скрываться от немцев, а идти к ним, чтобы среди них жить. Да, не придумаешь такого, что может случиться в жизни...
Самарин услышал, а затем увидел показавшуюся из-за леса таратайку. Лошадь катила ее размеренной трусцой. Развалившись на сене, в таратайке сидел пожилой человек в серой куртке и надвинутой на глаза шляпе. Кажется, он спал — ослабленные вожжи свисали к ногам лошади.
Когда таратайка скрылась вдали, Самарин встал и пошел спорым размеренным шагом.
А вот и первый немец! Самарин увидел его, когда уже приближался к Шилуте. Немец ехал на велосипеде. Полы шинели заткнуты под ремень, автомат закинут на спину, на груди бляха от плеча до плеча — знак немецкой полевой полиции. Фельдполицай.
Немец ехал не быстро, лениво смотрел по сторонам. Сидел он на велосипеде, выпрямившись, даже чуть откинувшись назад, руль держал одной рукой — вся его поза говорила, что он наслаждается движением, доброй погодой и, наверное, думает о каких-то своих делах, которые тоже, надо полагать, идут хорошо.
Наблюдая за немцем, Самарин не ощутил к нему ни ненависти, ни даже злости, не было и страха, только — любопытство. Этому можно было удивиться, а Самарин обрадовался: значит, уже срабатывало по легенде не только его сознание, но даже чувство. Иван Николаевич говорил: «Ты должен всем своим существом верить, что ты немец». Так что удивиться сейчас Самарин мог только тому, что вера эта руководила им уже в первые часы его жизни по легенде.
Фельдполицай меж тем покатил себе дальше, не глянув на Самарина, шагавшего по тропинке сбоку дороги.
Нет, все-таки странное было у Самарина состояние, он даже не мог сейчас полностью в нем разобраться. Контролируя свои действия, он, конечно, осознавал, что находится в глубоком вражеском тылу, на неведомой ему литовской земле и что опасность подстерегает его на каждом шагу. Но совершенно не было ощущения, что все это для него — война, а значит, он — на войне. К тому, что сейчас с ним происходило, он готовился как к сложной и опасной работе, и потому сейчас у него было довольно естественное ощущение, что теперь он к той работе приступил. Он работает. Работой были и прыжок с самолета, и приземление на дерево, и поиск проклятого портфеля, и утопление в озере парашюта, и то, что он сейчас, точно рассчитав время, идет к литовскому городу, к которому он во время подготовки в Москве уже подходил мысленно несколько раз. Ощущение, что он на войне, не возникло, даже когда так близко около него оказался тот вооруженный фельдполицай. Но не опасно ли это? Не это ли имел в виду Иван Николаевич, когда сказал однажды: «Жизнь по легенде должна стать твоей действительной жизнью, а не игрой, в которой можно и переиграть. Мерой тут должен быть всегда трезвый рассудок, но уже твой — самаринский...» А не переиграл ли он сейчас, когда, увидев приближающегося фельдполицая, не укрылся за куст, а продолжал идти открыто как ни в чем не бывало?..
