Куклолов - Дарина Александровна Стрельченко
– Катя куда делась? – выпалил Олег.
Ярослав пожал плечами.
– Ищи её! – крикнул Олег, хватаясь за баул, который выволакивал через порог волосатый. – А твоего чтоб духу здесь не было!
– Я тебе и твоей тёлке чокнутой это припомню, – отбежав, взвизгнул Кокостя. Царапины на небритом лице наливались краснотой, кое-где лицо распухало. Олег, сам не понимая, откуда в нём взялись эти булькающие звуки, гомерически расхохотался и для эффектного финала плюнул в сторону волосатого. Не оглядываясь, побежал к своей комнате, задыхаясь, распахнул дверь…
Мягко светила настольная лампа. Катя сидел в полутьме, прямо на полу, и даже не повернула головы в его сторону. Она тихонько напевала, баюкая на коленях вынутую из чемодана Изольду.
Олег застыл. В висках застучало от ярости, ярости куда более мощной, чем та, что захлестнула его при виде Алёниного парня, развалившегося на Катиной кровати. Он сделал шаг вперёд, намереваясь схватить, отобрать, отплатить…
А потом злобу сняло, словно по лбу провели ледяной тряпкой. В нём будто вообще выключили тепло: Олег чувствовал только мороз – пронзивший позвоночник, сковавший тело, – только звонкую пустоту.
Но ещё один шаг, через силу, через впившийся холод, – и всё исчезло. Осталось лишь ласковое голубое сияние, исходившее от Кати, от сидящей на её коленях Изольды.
Сколько времени он провёл за рассматриванием Катиных фотографий, за пересмотром записей их видеозвонков. Сколько раз разглядывал Изольду, впитывая и накрепко запоминая кукольные черты. Как же так получилось, что он ни разу, ни разу не заметил их сходства?
Разлетающиеся волосы, лёгкие кудри, хрупкость, острота, какая-то заворожённость и порыв – как льдинки в стакане.
Глава 2. Коршанский
Мы всё-таки пошли в кукольный театр. Я знал заранее, что это ерунда, что из этой идеи ничего путного не выйдет. Мой внутренний Олег никак не понимал, почему должен идти в место, с которым связано столько негатива, отвращения и тоски. При этом другой внутренний Олег говорил, что если не пойти – то хрупкое, что намечается иногда между людьми, между нами с Катей исчезнет.
А ещё что-то тянуло. Как магнит, выключающий волю.
Часто, болтая с Катей, я чувствовал себя бессильным выразить то, что хочу сказать. Выглядел, наверное, дурак дураком. Не знаю, почему она продолжала со мной встречаться. Говорила, что за то время, пока её не было в Крапивинске, я стал серьёзней, решительней, «вырос морально».
Может, снаружи и вырос, а внутренний Олег по-прежнему был Олежка, пристукнутый по башке, ёжившийся от ветра. Жизнь более-менее устоялась: я знал, куда пойду завтра, чем займусь через неделю, откуда возьму деньги и где буду ночевать. Но…
Но, но, но. Да ещё и Катя вносила элемент неопределённости. Рядом с ней я постоянно напрягался, боялся ляпнуть не то, боялся выйти из образа супермачо, который приклеил к себе после того вечера в общаге.
А Катя была как лисичка. Вроде бы рядом и вся такая пушистая – а мордочка хитрая-хитрая. Я никак не мог понять, нравится она мне или нет. Нравлюсь я ей или нет. Но всё-таки мне было с ней хорошо, мне не хотелось её отпускать. Катя была ниточкой, связывавшей меня с прежней жизнью; тонкой-претонкой, но ниточкой. Сложно расставаться с такими против воли важными людьми. Так что, когда она попросила, мы пошли в кукольный театр.
Эта знакомая пудра… И сладкая вата, терпкий дух сахара, масла и попкорна. Наш крохотный театр располагался в одном здании с кинотеатром: советские колонны, лепнина, величественные облупленные ступени и рекламные плакаты, побледневшие от дождей. Плёнки в Крапивинск завозили регулярно, а вот новые афиши вешали очень редко – за исключением кукольных спектаклей. Их меняли каждый сезон, как только областная труппа приезжала с новой постановкой. На этот раз на бежевой, слегка заплесневелой стене красовалась реклама «Щелкунчика» – классически-предновогодне.
На пороге я задержал дыхание – проверенный способ помягче войти в резкий запах. А Катя, наоборот, сама не замечая, задышала ровней, глубже.
В холле с кассами стоял полумрак, сияли только серебристо-лиловые огоньки, и в этом таинственном свете Катины волосы словно покрыло серебряной краской. Она обернулась и протянула руку:
– Идём? – Наклонилась, шепнула тревожно: – Всё хорошо?
Я быстро улыбнулся и мазнул пальцами по её запястью.
– Нормально.
Она взяла меня под локоть, повела к фойе. У стеклянных дверей я даже расстроился: не хотелось уходить из лилового леса светлячков. Но там, за мелкими витражными квадратиками, за высоким, обитым войлоком порожком, лес продолжался. Лес становился почти настоящим – чаща из белых, слабо шумящих деревьев. Листья у них были жёсткие, круглые и дырявые; вокруг каждого топорщились такие же белые иголки.
– Прикольно, – шепнула Катя. – Этими штуками сантехники трубы скрепляют.
Я мимоходом удивился её познаниям и так же шёпотом – почему-то разговаривать тут в полный голос не хотелось – ответил:
– Прикольно…
Ощущение было, что из сумрака светлячков мы шагнули в заснеженный, сказочный зимний лес. Тут тоже светили лиловые, сиреневые и алые фонари, но всюду сквозило, неуловимо дышало морозом. В углу блестела закутанная в мишуру телега; вдоль дальней стены тянулись низкие, увешанные сосульками книжные полки.
– Пойдём посмотрим? – потянула меня Катя. – Интересно, там что-то тематическое или просто натащили с ближайшей помойки?
Пока она изучала книжные корешки, я продолжал осматриваться. При ближайшем рассмотрении всё виделось банальным: простыни-сугробы, картонки-деревья, закрашенные акварелью лампы-огоньки. Но ведь и вправду создавалось впечатление леса! Даже веяло хвоей, а где-то далеко шелестела то ли река, то ли облетевшая, не заметённая ещё листва…
Несмотря на скромные размеры, холл вовсе не казался тесным, хотя и народу было полно. Зрители прятались за стволами и сугробами, бродили по этому фальшивому лесу, шептались, шушукались, изображая ветер. Не помню, чтобы при отце так заморачивались с оформлением холла. А между тем всё это было словно преддверие спектакля. Мы уже будто оказались внутри.
Кто-то засмеялся у меня за спиной. Вдоль позвоночника пробежали мурашки. Я оглянулся. Никого; только стайка девушек у книжной полки.
– Может, уже зайдём? – окликнул я Катю.
– М-м… – не отвлекаясь от потрёпанного тома, пробормотала она. – Погоди чуть-чуть, ладно? Я обещала встретить кое-кого. Ты, если хочешь, иди. А я потом…
Резко заиграла музыка; что-то очень знакомое, кажется, из фильма. Дробные звуки рассыпались, как бусины по клавишам: тревожно, обещающе. Я невольно заглянул в жерло – тёмный проход, видневшийся в щели штор. Мне стало весело – и страшно.
– Я подожду, – как можно беспечней отозвался я, и музыка прекратилась, и зазвенел, заставляя кружиться голову, первый звонок.
– Как хочешь, – пробормотала Катя, кажется, полностью погрузившись
