Густав Эмар - Фланкер
Охотники, скрестив на ружьях свои руки, внимательно наблюдали за выражением лица раненого, стремясь уловить первое желание больного.
Дон Мигель бессознательно огляделся и снова закрыл глаза, как будто утомился от одного только усилия открыть их.
— Через несколько часов силы к нему вернутся, и раньше чем через три дня я его не отпущу, — заметил Вольная Пуля, наставительно качая головой. — Боже правый! Это один из замечательных храбрецов.
— Не правда ли, — согласился Верный Прицел, — а какое ужасное нападение он выдержал! И если бы не мы, этот несчастный погиб бы.
— Конечно, погиб бы, в этом нет никакого сомнения.
— Что же теперь с ним делать? Не можем же мы оставаться здесь, ведь он не в состоянии сделать ни малейшего движения, а его непременно надо перенести в лагерь; люди его, вероятно, обеспокоены его отсутствием, и если оно продолжится, кто знает, что может произойти?
— Справедливо. Но нельзя и думать посадить его на коня, надо подыскать какой-нибудь другой способ.
— Пожалуй, и нетрудно подыскать; оцепенение, в каком он теперь находится, продлится около двух часов, в промежутке он едва будет в состоянии произнести несколько слов и неопределенно сознавать случившееся. Нам обоим бесполезно оставаться при нем, довольно и одного; я останусь с ним, а вы отправляйтесь в лагерь, сообщите о случившемся, скажите людям, в каком состоянии находится их начальник, и приведите сюда помощь как можно скорее:
— Вы правы, Вольная Пуля, ваш совет превосходен, я тотчас исполню его. Мое отсутствие продлится не более двух часов, караульте хорошенько, мы не знаем, что за люди шатаются в окрестности и, вероятно, подсматривают за нами.
— Будьте спокойны, Верный Прицел, я не из тех, кто позволит захватить себя врасплох! Слушайте, я вспомнил одно происшествие, случившееся при тех же обстоятельствах, что и сегодня. Это было уже давно, в тысяча восемьсот двадцать четвертом году, я был тогда еще очень молод, и…
Но Верный Прицел, с ужасом заслышав начало одного из бесконечных рассказов своего друга, поспешил без церемоний прервать его, сказав:
— Давно я знаю вас, Вольная Пуля, знаю, что вы за человек, потому и ухожу совершенно спокойно.
— Все равно, — настаивал охотник, — если вы только позволите мне объяснить вам…
— Напрасно, напрасно, друг мой, человеку с вашей закалкой и вашей опытностью нечего объяснять, — прервал его Верный Прицел, вскакивая в седло и удаляясь во весь опор.
Вольная Пуля долго провожал его глазами.
— Гм! — сказал он задумчиво. — Бог свидетель, что этот человек — одно из превосходнейших созданий, какие только существуют, я люблю его, как брата, но никогда не могу заставить его понять, как полезно и драгоценно сохранять в своей памяти воспоминания о прошлом, чтобы не быть в затруднении, если вдруг тебя постигнет несчастье, легко возможное в пустыне… но Боге ним!
И он стал осматривать больного с заботливостью, какую он не переставал ему оказывать.
Дон Мигель не сделал ни малейшего движения; прошел час времени; раненый, обморок которого мало-помалу прошел, впал в глубокий восстанавливающий силы сон. Вольная Пуля, сидя возле него с ружьем между колен, глубокомысленно курил индейскую трубку, терпеливо ожидая, не покажет ли больной каким-либо движением, что овладевшее им оцепенение прошло. Старый охотник желал даже, рискуя привлечь острую горячку, чтобы какое-нибудь мгновенное потрясение оживило организм молодого человека и резко вызвало бы его к жизни; он рассчитывал на прибытие людей и часто беспокойно всматривался вдаль, стараясь заметить их. Все вокруг было тихо и спокойно, он ничего не видел и не слышал.
— Да, — шептал он, с недовольным видом глядя на дона Мигеля, лежавшего у его ног, — толчок был слишком груб, и ничто не встряхнет его, не пробудит его сознания! Клянусь душой — это худо.
В ту минуту, когда он — быть может, уже в сотый раз — повторял эту фразу с постоянно возрастающим раздражением, он услышал на некотором от себя расстоянии громкий шорох листьев и треск сухих веток.
— Эге! — сказал охотник. — Это что еще такое?
Он поднял голову и внимательно осмотрелся вокруг; вдруг он расхохотался, и глаза его радостно сверкнули.
— Ей-Богу! — весело воскликнул он. — Вот настоящее дело, это Бог посылает мне такого молодца, чтобы вывести меня из затруднения! Пусть будет он добрым гостем.
Не далее как в двадцати шагах от охотника на толстой ветке огромного дерева лежал великолепный ягуар, устремив на него горящий взгляд и по временам проводя за ухом передней лапой с мяуканьем и ворчанием, свойственными кошачьей породе. Этот хищный зверь, вероятно испуганный ночным ураганом, не успел еще добраться до своего логовища, как встретил на своем пути двоих людей.
В ту минуту, когда ягуар заметил охотника и охотник увидел его, борьба была неизбежна. Оба врага несколько минут глядели друг на друга.
— Ну, решайся же наконец, лентяй, — проворчал Вольная Пуля.
Ягуар между тем глухо зарычал, заскоблил своими страшными когтями по ветке, на которой сидел, выгнул спину, присел и прыгнул на охотника. Тот не шевельнулся; с ружьем у плеча, крепко упершись ногами в землю, подавшись всем телом вперед, он опытным глазом следил за всеми движениями хищника, и в ту минуту, когда зверь прыгнул, охотник спустил курок.
Раздался выстрел, ягуар перевернулся в воздухе с бешеным воем и упал к ногам Вольной Пули. Охотник наклонился к нему: ягуар был мертв, пуля прошла через правый глаз в череп и раздробила его.
Вой зверя и ружейный выстрел заставили дона Мигеля открыть глаза; он резко приподнялся на правом локте, с испуганным взглядом, искаженными от ужаса чертами и покрасневшим лицом.
— Ко мне! Ко мне! — крикнул он громким голосом.
— Я здесь! — ответил Вольная Пуля, подбегая к нему и стараясь снова уложить его.
Дон Мигель поглядел на него.
— Кто вы? — спросил он через минуту. — Чего вы от меня хотите? Я вас не знаю.
— Справедливо, — спокойно ответил охотник, говоривший с ним, как с ребенком, — но будьте уверены — вы меня скоро узнаете. В настоящую же минуту довольствуйтесь тем, что я вам говорю: я ваш друг.
— Друг! — повторил больной, старавшийся привести в порядок свои мысли. — Какой друг?
— Кажется, вы не можете считать их тысячами, — заметил охотник. — Я стал вашим другом лишь несколько часов тому назад и спас вас в ту минуту, когда вы погибали.
— Но это ничего мне не объясняет. Отчего я здесь? Отчего вы подле меня?
— Сколько вопросов сразу! Просто невозможно на все ответить. Вы ранены, и потому вам запрещаются все разговоры… Хотите пить?
