Иван Петров - Красные финны
Антикайнен не был физически особенно сильным человеком и он нередко уставал. Но мы, курсанты, об этом догадывались только по его шагу в лыжне. Лыжня все покажет! Еще и потому, что в такие вечера не Антикайнен, а Хейкконен или адъютант командира Суси проверяли расположение курсантов на отдыхе. Уже после Хейкконен писал, что хотя Антикайнен иногда и уставал, но никакая усталость не заставляла его отказаться от участия в разведывательных вылазках. Помню и я, как Антикайнен шел с нашей только ротой из Барышнаволока в поселок Часовая гора, всего туда и обратно 80—90 километров.
Из сказанного не следует, что Антикайнен только и рвался в бой и всегда шел во главе лыжного отряда. Он стремился наилучшим образом выполнять приказ Революционного военного Совета Республики и, конечно, был впереди нас духовно, знаниями и волей. Но он командовал лыжным отрядом, а не его походным охранением, и не он прокладывал лыжню.
Тойво Антикайнен был именно таким командиром, в котором мы нуждались — требовательным начальником и добрым и суровым другом. И мы, кажется мне, заслужили такого командира.
Помню себя перед гневным Антикайненом после моей неудачной разведки в походе. Трудно мне было тогда, тяжело и стыдно. Но это — одна сторона. Помню и другую. Площадь Восстания в Ленинграде. Рука Антикайнена на моем плече:
— Рад, что то уцелел, что вожу тебя в строю. Приеду к тебе, поговорим.
Не помню уже, что именно он обещал мне рассказать — что-то важное или просто интересное? Встреча была внезапной, короткой, и совсем мало было тогда сказано слов. Но это были слова все того же старого, доброго и сурового друга. И Антикайнен сдержал обещание, приехал, но я был в отъезде, и мы разминулись. И больше нам не суждено было встретиться.
Осенью сорок первого в Горьком, в госпитале, я узнал о гибели Антикайнена. Время было суровое. Может быть, самое трагическое в нашем нелегком прошлом. Враг еще не знал больших поражений, и мы не ощущали радостного вкуса больших побед. Враг пробивался к Москве и стоял под Тулой.
Потери были огромные и люди уже боялись почтальона. Что он сегодня принесет? Жив ли близкий тебе человек, муж, сын, брат или сестра, или уже похоронные в конверте? В такое время отдельные потери переносились легче. Много было потерь. Слишком много, и мы, с болью, начали привыкать к ним…
Тогда же, 4 октября, ушел из жизни и наш командир, глава красных финнов в 1918—1920 годах — Тойво Антикайнен. Хорошо о нем, боевом руководителе финских коммунистов своей эпохи, писал Тууре Лехен, лучше других на протяжении многих лет знавший Антикайнена:
«Железная, несгибаемая воля, спаянная с мягкой человеческой нежностью».
Кратко и верно. Лучше не скажешь.
Последняя моя встреча, уже не с Антикайненом, а с его записями, его духовным миром, состоялась не так давно. Тойни Мякеля, мой товарищ курсантских лет, передала мне две тетради в черной обложке: «Тойво написал… тюремные его..» С чувством благоговения и какого-то неосознанного страха я взялся за эти тетради. Что мог написать нам, оставшимся в строю, Антикайнен, приговоренный к пожизненному тюремному заключению? Что завещает он нам, людям? Одна тетрадь содержала записи по философии. Другая — уроки по русскому языку. Вот он, живой Антикайнен!
…Миновали многие годы и вот я, старый уже человек, направляюсь на поиски курсантской могилы тех далеких лет. Место себе представлял необычайно четко: на поляне, в маленьком лесном островке возле поселка Барышнаволок, на берегу величественного Нюк-озера. Это именно та могила, над которой выступил Тойво Антикайнен и которую мы клятвенно обещали никогда не забывать. Эту могилу и речь Антикайнена над ней, с большой любовью к красным финнам, показал читателям тогда еще молодой писатель Геннадий Фиш в повести «На Кимасозеро». Не знаю, что приковывало Геннадия Семеновича к этой небольшой по масштабам и далеко не выигрышной теме. Знаю только одно — он остался верным этой теме до конца своих дней и мы, красные финны старшего поколения, потеряли в нем верного и дорогого друга.
От поездки товарищи меня не отговаривали. Но сомнения в успехе были и от меня их не скрывали:
— Давно это было. Далеко туда и вам уже…
— Да, сейчас шестьдесят восемь. Потом будет больше. Меньше уже не будет…
— Значит?
— Еду. Некому меня в этом заменить.
— Хорошо! Успеха вам, а мы позвоним в Муезерку. Попросим помочь.
Ну вот и Кимасозеро. В прошлом довольно большое село на полуострове и по обеим берегам озера сократилось размерами и уместилось на той небольшой береговой полосе, где раньше стоял маленький хуторок. Заброшенным поселок не назовешь. Есть электричество, почта, радио, телефон, четырехклассная школа, магазин, пекарня, лесничество, дорожный отдел и строится какое-то предприятие лесхима. Есть и небольшой клуб и комната для приезжих. Людей мало. По окончании четырех классов дети выезжают в интернат. Там заканчивают среднюю школу и превращаются в промышленных рабочих-горожан.
По выходе из вертолета встреча с сельским уполномоченным:
— Нам сообщили о вашем приезде. Но мало ли…
Действительно, тут я уже второй раз и всегда сверху падаю. Ну надо же!
Собралось несколько человек. О новостях бы послушать, а я все одно и то же твержу:
— Нет ли кого, кто в двадцатых годах в Барышнаволоке жил? Это ж недалеко от вас…
— Есть одна женщина. Степанова Клавдия Степановна. Только плоха она. Дойдет ли?
— Думаете, не может поехать, чтобы могилы точно показать?
— А сам ты дойдешь ли? Песок из тебя по пути не посыплется? — спросила меня одна старая женщина, пожалуй, постарше меня.
— Дойду, думаю.
— А на лыжах уже не дошел бы? Духу бы не хватило, поди?
— Да, на лыжах уже нет.
Пришла Клавдия Степановна, пожилая, на пенсии тогда, сейчас уже в могиле, — приветливая и тихая:
— Могилу знаю. Там на хуторе я жила, пока народ, из-за нового набега врагов, его не покинул. За могилой мы ухаживали. По праздникам красный флаг выставляли…
Мотор «Вихрь» работал исправно и вот из-за островов показалась довольно ровная прибрежная полоса с остатками строений. Поселок, еще в 1941 году оставленный жителями, ветшал. Дома покосились, некоторые и вовсе развалились и всюду бурьян. Но место узнал без труда, хотя и смущал вид лесного островка на поляне. Там же молодые сосенки росли, в оглоблю, а тут огромные сосны. Понял потом: «За те сорок восемь лет, пока я возмужал и, сделав свое, пришел в ветхость, — сосны только набирали силу.
— Клавдия Степановна, кажется тут, на островке?
