И Ковтун - Азиатский аэролит. Тунгусские тайны. Том I
— Странно… у самого ущелья… так далеко, — сказал он сам себе и тут же приказал направить лодки к зимовке.
Оттуда, наверное, заметили лодки, потому что от чума отделились две фигуры и стали приближаться к берегу.
Хозяева зимовья, — приземистый косоглазый тунгус с изуродованным оспой лицом, в косматой рваной шапке, и русский, молодой парень лет двадцати трех, безусый, с обветренным красным лицом, — удивленно смотрели на незнакомых гостей, но охотно помогли вытащить лодки. За работой разговорились и познакомились.
Тунгус, широко улыбаясь тонкими острыми губами, тыкал себя пальцем в грудь, долго повторял одну и ту же фразу на ломаном языке:
— Аванька Лючетан, Люче, Аванька Лючетан. Олень… охотник…
Парень строго объяснил:
— Тунгусом Лючетаном его кличут. Промышляет оленями и охотой.
— А ты с ним живешь, или как? — в свою очередь с удивлением спросил Горский.
— Я вроде как сын ему, — охотно, но строго ответил парень. — Отец мой здесь когда-то богатейшую россыпь золота нашел, да попользоваться не успел — медведь его на охоте задрал, я тогда мальцом был.
Парень помолчал, кивнул головой в сторону тунгуса.
— Так что он меня вроде как сыном взял.
— А как же с золотом? — с улыбкой спросил Марич.
Парень повернулся к нему, недоверчиво окинул взглядом и приглушенно буркнул:
— В секрете папаня держал. Теперь я ищу. А вы что, тоже за золотом?
— Нет! Мы за камнем «небесным» едем. Слыхал, может, в Великое болото упал?
Парень нахмурился, повернулся к тунгусу и сказал ему несколько непонятных слов. У того сразу в ужасе расширились глаза и он, испуганно глядя на гостей, воскликнул:
— Огда! Ой чудо, чудо! Тайгу валил, тайгу кончал. Огда тайгу сжигал!
Горский с улыбкой положил левую руку на плечо тунгуса, а правой указал на ущелье, тянувшееся черной полосой вдаль, на север. Тунгус замолчал.
— Слушай, Лючетан, знаешь тропу?
Тунгус, очевидно, не понял слов профессора и, беспомощно оглядев всех, перевел взгляд на своего приемного сына. Парень перевел слова профессора на тунгусский. Тогда Лючетан в страхе замотал головой, затем будто подумал немного, затих, помолчал и снова повернулся к профессору. Стал что-то говорить, быстро-быстро повторяя фразу: «Джан-пуд мука. Джан-пуд мука».
Парень перевел:
— Говорит, аванька туда сам ходить боится. Страшно, говорит, но с вами пойдет, если дадите десять пудов муки.
Все оглянулись на Горского. Десять пудов муки в тайге в это время — неслыханная цена! Горский, подумав, ответил:
— Дадим, но придется идти до фактории.
Парень снова обратился к тунгусу и перевел ему слова Горского. Лючетан радостно закивал головой в знак согласия.
— А спроси его — шаманить умеет? — попросил с улыбкой Горский.
Парень перевел просьбу и тунгус, смущенно улыбаясь, покачал головой.
— Нет, Люче нет.
— А в первый раз довел меня проводник сюда — довел и ни шагу дальше, — обратился ко всем профессор. — Просил, просил, не помогает. А затем он начал шаманить. Пошаманил, встал и пророчески произнес: «Идешь, бае, ну иди, иди. Там минешь Дилюшму и попадешь на Хушмо, по нему пройдешь Укогитон и Ухагитту, а там увидишь и ручеек Великого болота. Рад буду, если обойдет тебя стороной беда!»
Профессор задумался. Никто даже не улыбнулся.
На ночь у костра остались караулить Самборский и приемыш тунгуса.
Часа через два зимовье погрузилось в густую темень. Костер то вспыхивал слабым пламенем, то едва теплился. Самборский, который сидел, низко склонив голову на винтовку, встал, осторожно постоял без движения, потом тихо толкнул парня. Тот с готовностью поднял голову и мгновенно вскочил на ноги. Затем оба, неслышно ступая, скрылись в направлении берега.
Река шумела глухо и тревожно.
* * *17 мая в воскресных приложениях, под портретами Регины Марич, было помещено сенсационное сообщение о том, что знаменитая артистка едет отдохнуть на Гавайи и на днях инкогнито покинет Нью-Йорк.
Это, конечно, не помешало репортерам в день отъезда Гины буквально запрудить перрон, с которого отходил экспресс «Нью-Йорк-Сан-Франциско», и сфотографировать со всех сторон мисс Марич, ее спутника мистера Сорокина, комфортабельное купе с шелковыми обоями, ванную комнату, теннисный зал, библиотеку, будуар и специально заказанный в вагоне-ресторане столик напротив огромного блестящего окна. А некоторые даже сфотографировали джаз-банд, собиравшийся развлекать мисс Марич в пути любимыми фокстротами.
Сорокину все время казалось, что это галлюцинация. Он с ужасом оглядывался вокруг. Но нет! Вокруг действительность, прекрасная действительность; поезд мчится вперед, покрывая в час сотню километров. В ресторане ежедневно ждут его вкусные завтраки, обеды и ужины, гремит джаз, а лакеи втрое сгибают туловища — угодливо ожидая распоряжений.
Сорокин часами простаивал у зеркала, разглядывая свой прекрасный костюм, расчесывал реденькую бородку, строго хмурил брови, принимая разнообразные позы. В конце концов, пришел к мысли, что смело может очаровать любую красавицу.
На другой день Гина вошла в ресторан в шелковом голубом платье, с пышной прической — стройная и соблазнительная. Джаз — грянул тривиальный марш. Все посетители ресторана заинтересованно повернули головы. И Сорокин, сияя, гордясь тем, что может стоять рядом с такой красивой женщиной, говорить с ней, поспешил пододвинуть стул и прильнул к руке долгим поцелуем.
Гина уселась, закинула ногу на ногу, небрежно посмотрела на присутствующих. Сорокин оскалил зубы, всем корпусом хвастливо перегнулся к ней.
— Я уверен, что мисс Марич сегодня положит конец моим мучениям, — начал он, — и объявит свой сюрприз.
— Вы не ошиблись, мистер, как раз сегодня, точнее сейчас, я раскрою его.
Понизив голос, Гина низко наклонилась к Сорокину и быстро произнесла какую-то фразу, от которой тот резко откинулся назад.
— Вы шутите?! — прошептал он, выпучив глаза.
— Нет.
— Не верю, не может быть! Вы шутите, это невозможно!
Гина удивленно посмотрела на него и почти в полный голос, намеренно громко, чтобы все услышали, бросила:
— Вы просто трус. Но слышите, Сорокин, — я так хочу! Слышите? Я все же не ожидала, что вы такой трус. Удивительно.
Джаз заиграл «Джо и Кэт». Весело, будто ничего не случилось, Гина начала напевать мотив, отбивая такт ногой, а потом беззаботно спросила:
— Потанцуем? — и, не дожидаясь ответа, встала со стула.
Покраснев, сам не свой, Сорокин поднялся и неуклюже взял ее за талию. Но никак не смог попасть в такт и в конце концов наступил ей на ногу. Гина капризно и громко воскликнула:
