Николай Внуков - Один
Потом я начал думать о том, почему в мире все устроено так, что если в избытке одно, то обязательно не хватает другого. Ничто не распределено ровно. Вот и на моем острове: в бухте Кормы есть и саранки, и мидии, и шиповник, но сыро и мало топлива. Зато здесь топлива сколько угодно, сухо, — наверное, не бывает ночных туманов, — но берег высокий, до воды так просто не доберешься, и нечего есть.
Хорошо пообедав, я поднялся еще выше по лесу, но везде было одно и то же: сухая почва, покрытая серой щебенкой и засыпанная желто-бурой лиственничной хвоей, и кусты, самые высокие из которых доходили мне до груди. Воды не нашел.
Солнце, обогнув сопку, начало спускаться к юго-западному краю горизонта. Его лучи пробили гущу леса и темно-желтыми отблесками легли на стволы лиственниц. Стало очень красиво. Я наслаждался теплом, тишиной и бездельем. В эти часы на моем склоне, у источника, уже тень. Только перед самым закатом она уходит на северо-восток. А здесь совсем другой мир.
И вдруг мне захотелось, чтобы кто-нибудь еще вместе со мной сидел у костра. Лаборант Гриша, Виктор Иванович, а еще лучше, если отец. Мне не хватало сейчас человека, которому я мог бы все рассказать и послушать, что скажет он. Я уже заметил, что, работая, часто говорю сам с собою вслух. Раньше этого никогда не было. А тут мне просто необходимо было слышать человеческий голос, хотя бы даже и свой. Он как бы подбадривал меня, помогал думать, создавал впечатление второго человека, который в трудные минуты помогал мне советом.
В этот вечер у костра я впервые за все время тосковал от одиночества. Я громко рассказывал сам себе, что завтра поднимусь еще выше по лесу. Может быть, по этому трудному склону доберусь до самой вершины сопки и увижу катер или корабль, который меня спасет.
Я вспоминал ребят и девочек нашего класса. В школе я ни с кем крепко не дружил, кроме Васи Короткова, сына завхоза нашей станции Петра Алексеевича. Васька был очень надежным человеком — спокойным и неболтливым. Если обещал что-нибудь, обязательно выполнял. Был постоянно готов к чему угодно. Если я звал его куда-нибудь, он собирался и шел со мной, не спрашивая куда. Если мне хотелось сгонять пару партий в шахматы, лучшего партнера было не отыскать. А как он умел рассказывать разные истории! Когда я потом шел на пересказанный им фильм, он казался мне не таким интересным, как в пересказе Васи. И если он звал меня, я тоже никогда не спрашивал куда и зачем. Знал, что зря не позовет.
И еще я дружил с Таней Нефедовой, дочерью машиниста нашего катера Федора Ивановича. Она жила в поселке океанологов с девяти лет и в любой лаборатории была своим человеком. Когда я с отцом и матерью приехал на станцию и пошел в поселковую школу, первый человек, с которым я познакомился, была Таня. Вернее, познакомился не я с ней, а она со мной. На второй день после уроков ко мне подошла маленькая черноволосая девчонка и спросила:
— Ты откуда?
— Из Ленинграда, — сказал я и в свою очередь спросил, откуда она.
— С Амура, — ответила девчонка. — Раньше мы жили в Хабаровске. Ты будешь рассказывать мне про Ленинград, хорошо?
— Что рассказывать? — растерялся я.
— Все, — сказала она. — Про музеи расскажешь. Про Зимний дворец. Про улицы. Про твой дом и пароходы. Про девочек и ребят твоего класса. А я тебе расскажу про Хабаровск и про Амур. И про Волочаевскую сопку, на вершине которой в царское время жил шаман — самый главный из всех шаманов. Он мог только подумать — и на Амуре останавливались баржи и рассыпались плоты.
— А кто это — шаман? — спросил я.
— Колдун, — сказала она. — Ты где живешь?
— Во втором бараке.
— Э, почти у пирса, — сказала она. — А мы в пятом, у гаража. Я к тебе сегодня приду.
Вечером она действительно пришла и заставила меня рассказывать про Невский проспект и про Зимний дворец.
— А какие картины в Зимнем дворце?
— Всякие, — сказал я.
— Ты хоть одну помнишь?
— Сто помню, — сказал я.
— Расскажи.
Я рассказал ей про мадонну с младенцем, а потом с ужасом убедился, что больше не помню ни одного полотна. Она сказала, что у меня плохая зрительная память и ее нужно развивать.
Она сама познакомилась с моими родителями и сказала, что им придется плавать на катере, который водит Федор Иванович.
— Он гоняет его от Шантар до Владивостока. Как уйдет в море, так на неделю. А то дней на десять.
— А ты остаешься с мамой? — спросила моя мать.
— Зачем с мамой? Одна. У меня нет мамы.
— Кто же тебе готовит обед?
— Что я, сама не умею? — сказала Таня. — Я могу все. Даже пироги печь. Мне отец деньги оставит, я и веду хозяйство.
Мои родители переглянулись, и я заметил, что мама бросила многозначительный взгляд на меня.
Когда Таня ушла, мама воскликнула:
— Поразительная самостоятельность в двенадцать лет! Прямо не верится. Эта Татьяна — настоящая маленькая женщина!
Через день Таня снова пришла и принесла большой рыбный пирог.
— Сама? — спросила мама.
— Сама. Папка пришел с моря. Я всегда пирог стряпаю, когда встречаю.
И снова мои отец и мать переглядывались, и отец сказал матери перед сном:
— Вот тебе дети восточной окраины Союза. Даже у тебя так вкусно не получается.
— Не получается, — согласилась мама. — Да я вообще плохо готовлю. Просто не представляю, что получится из Татьяны, например, в девятом классе.
Скоро Таня сделалась необходимым человеком в нашей семье. Когда Федора Ивановича не было дома, она проводила вечера у нас, помогала маме готовить, а после школы мы вместе делали домашние задания.
Во многих случаях, даже в решении арифметических задач, Татьяна оказывалась сообразительнее меня. Сначала меня это злило. Какая-то пигалица, а мальчишеские дела может делать лучше иного мальчишки! Но Таня никогда не заносилась. Все у нее выходило как бы случайно, она даже сама удивлялась, как это у нее выходит.
— Хозяйка, — говорил Федор Иванович. — Нигде не пропадет. Мне нравилось, что Таня плавала ничем не хуже меня, любила походы в сопки, а в находкинском пионерлагере была единственной девчонкой, которая взяла все три приза: на соревнованиях по бегу, по умению стряпать и по быстроте разжигания костра. В шестом классе она уже сама себе шила платья и даже ухитрилась сшить джинсы ничем не хуже моих знаменитых «Ли».
А в седьмом она сразу здорово подросла и стала делать взрослую прическу. Смотрела на все вокруг немного прищуривая глаза, и это было так красиво, что я просто с ума сходил. А потом оказалось, что прищуривается она не нарочно, а оттого, что плохо видит вдаль. Мой отец посоветовал ей носить очки, но она отказалась.
