Архив - Виорэль Михайлович Ломов
XIX
По возвращении Елены из Праги ее с месяц терпели, как терпят служанку. «Как это еще не затолкали меня в темную»комнату», – думала она. Николай весь был в работе, свекровь даже не глядела в ее сторону, а Георгий Николаевич общался с ней, только когда дома никого не было.
– Как тебе Прага? Давно хочу побывать в ней. Так она и впрямь золотая?
Елена, пользуясь отсутствием домочадцев, до вечера рассказывала Суворову о Праге, не забыв и замечательного экскурсовода Владислава Павловича.
– Он так похож на вас, Георгий Николаевич. Где-то ваших лет. Русский. Всё моим голосом восхищался. Что в нем такого? Да, у меня есть его визитка. Вот.
В это время раздался звонок в дверь. Георгий Николаевич успел разглядеть на глянцевой визитке: «Залесский Владислав. Экскурсовод чехословацкого бюро путешествий ЧЕДОК».
С этого дня Суворов ощутил прямо-таки юношеское томление. Необъяснимая тяга в неведомый ему град, казавшаяся ему раньше поистине мистической, объяснялась весьма просто. Собственно, академик Владимир Иванович Вернадский, друг его отца и заинтересованно относившийся к трудам самого Георгия Николаевича, всё это описал давным-давно. «Весь мир опутан информационным полем, – думал Суворов, – и нить, которая соединяет меня с Лавром и Сергеем Залесским, уходит в Прагу к Владиславу Залесскому. А от него, кто его знает, может быть, и к Софье?»
– Еду в Прагу, на конференцию, – сообщил он однажды вечером за столом (прошел ровно год с поездки Елены). – Лёля, у тебя был телефон экскурсионного бюро? Будь добра, перепиши в мою книжку.
В Праге, едва устроившись в номере гостиницы, Суворов позвонил Залесскому. Представился и договорился с ним о встрече в пивной «У Флеку».
Они безошибочно угадали друг друга, так как в каждом из них была не погибшая частица их так рано погибших братьев.
– Мы с Аленой сидели вот тут, – сказал Залесский. – Какой у нее голос. Я его пил.
– Она рассказывала. Вам большой привет от нее. Лёля так трогательно описывала походы в эту пивную. Она и вправду совершенно…неземная. Я имею в виду пивную.
Залесский улыбнулся.
– У нас таких, увы, нет, – признался Суворов, с восхищением оглядывая зал.
– Солодильню и пивоварнюпостроили в 1459 году.
– Владислав Павлович, а что вы знаете о Софье?.. Слышали что-нибудь?
– Как долго сохраняется в атмосфере земли образ прекрасной женщины, – выделяя слова «прекрасной женщины», сказал Залесский. – К сожалению, ничего не слышал. И ничего не знаю. От брата, тогда еще, знал о ней. Исключительно в восторженных тонах. А я вас видел как-то вместе с Лавром Николаевичем.
– Не помню, – покачал головой Георгий Николаевич. – Так, очень смутно.
– Вы тогда ни на шаг не отходили от него. Скажите, Георгий Николаевич, это правда, что Сергея на дуэли застрелил ваш брат? Когда это было? Как?
Суворов удивленно взглянул на Залесского.
– Как? Вы ничего не знаете?
– Абсолютно. Я пытался найти вас в Питере. Сказали, уехали. Ездил в Тифлис, думал разыскать Софью. Был в доме ее брата. Он свел меня в монастырь, но ее там не оказалось. Он дал ваш московский адрес, но…Видно, было не суждено. А после этого я в России больше не был.
Суворов до ночи вспоминал о перипетиях полузабытых, но незабываемых лет. Залесский удовлетворенно кивал головой и несколько раз заказывал пиво. Подробно расспросил о дуэли и месте, где похоронены дуэлянты. Георгий Николаевич, к стыду своему, должен был признать, что в последний раз на их могиле был в середине двадцатых годов. «Словно и я всю жизнь не в России прожил, а где-то за границей», – подумал он.
– Кто его знает, вдруг сподоблюсь побывать в тех местах? – сказал Залесский. – Шкатулка-то цела еще? Или канула?
– Какая шкатулка? – спросил Суворов.
– Та самая. Она, кажется, одна была.
– Это вам Сергей…Сергей Павлович сказал?
– Нет, отец. Семейные предания. Ведь она когда-то принадлежала Залесским.
– Шкатулка цела. То есть буквально. Две вещицы из нее ушли…нет, три. Лавр что-то продал в Тифлисе. Вы претендуете на нее?
– Бог с вами, Георгий Николаевич! За кого вы меня принимаете? Какое я имею к ней отношение?
Суворов вспомнил, как Залесский отпустил его с письмом к брату и рассказал об этом.
– Теперь, Георгий…Можно, я буду называть вас Георгий?
– Можно, Владислав.
– Теперь, Георгий, я могу умереть спокойно. Я знаю, что в моей семье не оказалось подлецов. Как и в твоей. Это, оказывается, на старости лет главное. Собственно, это единственное, что еще как-то волнует. Еще женский голос. Какой голос у Алены! Даст же Господь такой дар. И удивительно жемчужный смех.
– Как у Софьи, – подтвердил Суворов.
XX
У Софьи родился мальчик. Она хотела назвать его Лавром, но в последний момент передумала и назвала Юрием. Вахтанг не противился. После гибели обоих сумасшедших русских (Софья и Анвар, разумеется, ничего не сказали о дуэли) он стал относиться к сестре терпимее. О Лавре и Сергее поначалу еще вспоминали, сожалели об их преждевременной кончине, но, как водится, через несколько месяцев забыли. Одно все помнили, что при жизни они были чем-то связаны друг с другом, но никто не догадывался, что мертвым узлом.
Георгий несколько месяцев жил в семействе Джания.
Вахтанг полюбил Георгия, и всё подбивал его жениться на сестре. Но Георгий видел, что душевная рана у Софьи с рождением ребенка никак не заживает. Софья почитала Георгия родным братом более, чем Вахтанга, и всё время попрекала того за черствость с домашними. Джания только отмахивался от сестры и очень жалел, что она такая дура и не идет замуж за этого русского, другого такого в горах не сыскать.
– Архар тебе нужен, да? – выпив, орал он. – Иди, одни
