И придет большой дождь… - Коршунов Евгений Анатольевич

— В Луис.

Сержант смущенно почесал затылок.

— Не советую. Не проедете.

У него были инструкции никого не пропускать, но он колебался. Полицейские дипломатично молчали и курили. Такие сигареты, которые им подарил Жак, курить им приходилось нечасто — пачка стоила их дневной зарплаты.

И сержант махнул рукой на инструкции.

…На белом камне мелькнула цифра «восемь». Восемь миль до Луиса.

Они въехали в предместье Луиса — большую торговую деревню, известную тем, что она была обиталищем преступного мира столицы Гвиании. И в обычное-то время полицейские боялись показываться здесь без оружия поодиночке. Люди исчезали в предместье бесследно, лишь окружающие болота знали их судьбу.

На этот раз деревня была пуста. Лишь длинный хвост машин, стоящих одна за другой, тянулся по шоссе, служившему одновременно и главной деревенской улицей.

Шоферы мирно сидели группами в тени и закусывали. Мальчишки из ближайших домов уже зарабатывали свои пенсы — медяки с дыркой посредине, продавая шоферам ямсовые лепешки с огненной подливой из красного перца. Те, кто был побогаче, потягивали пиво. Победнее — довольствовались пальмовым вином.

Его продавала старуха, сидящая под навесом из пальмовых веток. К одной из опор навеса — шесту потолще — была приколочена дощечка: «Рест-хаус Амбассадор».

Весь «рест-хаус» состоял из навеса, дощечки, старухи и скамейки, на которой она сидела. Да еще двух десятков калебасов, стоящих в тени навеса.

Вино продавалось мисками.

Старуха запускала небольшую эмалированную миску в ведро, покрытое тряпками, болтала руками в вине, чтобы поднять осадок, и затем извлекала миску, полную мутной желтоватой жидкости.

Было жарко, и торговля шла бойко.

Дарамола, посланный Жаком вперед на разведку, вернулся с нерадостной вестью.

— Впереди идет бой! — заявил он торжественно.

— Какой бой? — накинулся на него Жак. — Ты сам видел? Кто с кем воюет?

— Бой идет! — настаивал Дарамола. — А сам я не видел. И никто не видел. Какой дурак под пули полезет?

— Трус, вот ты кто! — выговаривал ему француз. — И за что я тебя держу? — Он обернулся к своим спутникам и развел руками: — На день раз пять собираюсь уволить. — Жак улыбался, но так, чтобы Дарамола не видел его улыбки. Голос его оставался строгим и резким: — Бабник, врун, хвастун! Вы послушайте только его. Один раз мы были с ним в соседней стране, бывшей французской колонии. Так он уверяет своих приятелей, что был в Париже! А теперь выясняется, что он еще и трус!

Видимо, подобные тирады Жак произносил каждый день, и Дарамола не воспринимал серьезно ни одного слова. Войтович задумчиво вглядывался в пыльный переулок:

— А если попытаться объехать?

— Объехать?

Жак на секунду задумался. Потом вдруг спросил Дарамолу:

— Я что-то не помню… Там, где строят шоколадную фабрику, там ведь должны проложить дорогу… для грузовиков, а?

— Разве это дорога!

Дарамоле явно не хотелось покидать асфальт.

— Ладно, поехали!

Жак сам сел за руль. Рядом, что-то ворча себе под нос, уселся недовольный Дарамола.

Жак круто развернул машину и помчался назад, провожаемый удивленными взглядами отдыхающих шоферов. Даже старуха, продающая вино, подняла голову.

— Эй! Там дороги нет! — донеслось сзади.

Дарамола обиженно фыркнул. Но Жак не обращал на него внимания. Они проехали с полмили назад, затем Жак свернул прямо в кустарник, на просеку, по которой вились накатанные колеи тяжелых машин.

Стараясь, чтобы колеса не соскользнули с колеи и машина не села на брюхо, Жак упрямо ехал вперед.

Проехали маленький ручеек.

— Хорошо, что сейчас не сезон дождей, — пробормотал Жак, — а то как бы не угодить в болото.

Просека тянулась еще с полмили. Затем вдруг кусты кончились, и машина выскочила прямо на узкую и грязную деревенскую улочку. Из-под колес с кудахтаньем разбегались куры. Тощие дворняжки обрадовались развлечению и с лаем кинулись за машиной.

Деревушка была маленькой, прямо за ней начиналась строительная площадка: открытые котлованы, груды цементных блоков, сараи…

— Это место я знаю. Выберемся. Мы уже почти рядом с моим домом!

Через полчаса они сидели в прохладной комнате, где тихо урчал кондишен. Войтович блаженно морщил облезший красный носик и протирал грязным платком свое профессорское пенсне.

— Хорошо проехались! — кряхтел он, распрямляя затекшие ноги.

— Надо бы позвонить в посольство, — подумал вслух Петр. — Что живы-здоровы.

— Мыться будете?

Жак принес из спальни полотенца.

— Не мешало бы.

Петр посмотрел на телефон, стоящий прямо на полу.

— Да ладно, дома уж… Позвонить можно?

— Если работает! А я пока быстренько сполоснусь. Уж тогда и вас отвезу.

Петр набрал номер посольства. Трубку взял дежурный,

Алексей, тот самый практикант, что познакомил Петра с Жаком. Он обрадовался.

— Приехали! Вот здорово! А мы тут за вас беспокоились. Посол несколько раз спрашивал. Глаголев места себе не находит! Им, говорит, там хорошо: убьют, с них взятки гладки. А мне потом отвечай.

Петр улыбнулся: Глаголев был верен себе даже в такое время.

— Мы сейчас приедем, — сказал Петр.

— Если только пробьетесь сквозь толпы, — ответил Алексей. — Тут, в городе, прямо карнавал!

Пока Петр разговаривал с посольством, Жак зашел к себе в кабинет и появился оттуда с пачкой писем.

— Ого! — подмигнул ему Войтович. — Сразу видно — деловой человек!

— Так, всякая ерунда…

Жак весело перебирал конверты, бросая их один за другим на кресло.

— Счета… Заказы… От знакомой…

Он запнулся, резким движением вскрыл маленький голубой конвертик.

— Неприятность?

Войтович сочувственно покачал головой.

— Нет, — Жак натянуто улыбнулся. — Хотя, пожалуй, да. Я, кажется, опоздал… на свидание. Стюардесса из «Сабены». Впрочем… — Он взглянул на часы: — …может быть, еще успеем. Я только переоденусь.

Он поспешно бросился в спальню.

— А душ? — засмеялся Войтович. — Или ты хочешь принести с собой всю пыль Севера? Спокойнее, стоит ли так суетиться всего лишь из-за одной стюардессы «Сабены»?

— Не стоит, — в тон ему ответил Жак.

Он решительно сунул конвертик в карман и пошел в ванную.

Странен был Луис в этот солнечный воскресный день. На каждом углу стояли вооруженные полицейские, расстегнув сумки, из которых торчали гранаты.

То и дело проносились военные «джипы», набитые солдатами. Иногда медленно проходил броневик: солдаты сидели на его броне, свесив ноги.

Жак пристроился за медленно идущим «джипом», на котором была установлена базука. «Джип» еле тянулся.

Петр и Анджей жадно смотрели по сторонам. Им обоим хотелось понять, как же луисцы восприняли случившееся?

Там, на Севере, в Каруне, на улицах царил страх. Страх сковывал людей, их лица делались каменными, безучастными. Жизнь замерла, оборвалась вместе с жизнью премьера, рухнула, как рухнул белый купол его дворца.

Там, в Каруне, харматан затянул синее небо серой пеленой, солнце еле пробивалось сквозь тучи мельчайшей пыли. Здесь, в Луисе, ярко сияло солнце, гремела музыка. Стоило «джипу» или броневику остановиться, как его сейчас же окружала ликующая толпа. Десятки рук протягивали колебасы с вином, бутылки пива, сигареты…

Солдаты старались останавливаться поближе к какому-нибудь бару. И сейчас же его завсегдатаи выскакивали на улицу, каждый считал сегодня за честь «угостить армию».

— Дорогу армии! — орали хмельные доброхоты, завлекая не слишком отказывающихся солдат в бар.

— Дорогу армии! — вторил им бармен, добавляя сверх заказанного для солдат пива еще несколько бутылок «от себя».

Жители Луиса от души радовались: радовались перемене власти, как радуются обитатели душной комнаты, в которую вдруг ворвался свежий и чистый воздух. Что будет потом — это их пока не интересовало.

«Пежо» еле тащился по шумной улице.