Алексей Клёнов - Искатель. 2014. Выпуск №9
— Чем бы это ни было, но я понимаю эти знаки. Могу их читать.
— Кстати, откуда ты знаешь эту письменность?
— От бабули. У нее были книги, написанные на нашем языке.
— Прямо печатные книги, типографские?
— Нет. Рукописные.
— Они теперь у тебя?
— Нет. Всё сгорело. У нас в доме был пожар. Мать и отец, оба сгорели в этом пожаре. Я играла на улице, потому и уцелела.
Иван молча глянул на девушку. Странная догадка пришла ему в голову.
— Вы жили в деревне, как и мы?
— Нет. Скорее, в маленьком городке.
— Где именно?
— В Нижегородской области. Город Васильсурск.
— Остановимся, конечно! Там, я знаю, очень красивые места…
— Нет, — нахмурилась Делла. — По моим сведениям, там больше не осталось ни одного угреша. Были соседи, но съехали лет десять назад.
— И тебе не хочется посмотреть свою малую родину?
— Нет, — угрюмо сказала Делла. — Сейчас там, как и везде, выросли красные новорусские коттеджи. Видеть этого не хочу.
Все это время Иван раздумывал: спросить или не спросить? Наконец решился:
— Делла, а от чего сгорел дом?
— От молнии, — быстро ответила Делла, и Иван понял, что она лжет.
Они замолчали надолго. Просто сидели рядом. Делла перебирала камушки, Иван смотрел на ее руки.
Неужели с нею произошло то же самое? Получается, что пиромания — это не только, его наследственная болезнь. Вдруг этому подвержены все угреши? Возможно ли, что нация обладает какой-то специфической физиологией, такой, что все ее представители могут заболеть одним и тем же психическим расстройством? Что-то подобное встречается и среди других народов. Например, одни — вспыльчивые, страстные, другие — холодные, сдержанные. Русские, угреши и другие северные народы способны подолгу сдерживать эмоции, а кавказцы, арабы, турки — чуть что, хватаются за кинжал.
— Я никому не рассказывала об этом, — вдруг произнесла Делла, глядя на свои руки и на камушки на столе.
Иван подумал, что сейчас она признается, что также подожгла свой дом, но ее слова были более неожиданными и страшными.
— Я играла во дворе, когда начался пожар. Дом вспыхнул быстро, словно куча сухого сена. Сбежались соседи, выплескивали в огонь воду ведрами, но напрасно. Мать и отец ужасно кричали, потом вдруг замолчали: сначала она, потом он. И в этот момент из пожарища выползли две пламенные змеи.
Иван слушал с напряжением. То, что вылетело из огня, он всю жизнь называл про себя «огненным червем». Делла, природная поэтесса, нашла другие слова.
— У этих змей были лица. Страшные. Искаженные болью и ужасом. Они посмотрели на меня. Это были мои отец и мать.
— Ты сказала, что сбежались люди. Они что — тоже видели этих змей?
— Да. Но не видели лиц. Потому что родители обратились только ко мне, а длилось это всего мгновенье.
— Огненный торнадо, — проговорил Иван, — явление очень редкое. Гм, редкое…
Почему же это редкое явление произошло одновременно с обоими? Иван не видел тогда лица своей матери: просто ему показалось, что червяк посмотрел на него. Но у Ивана с детства было плохое зрение.
— Странно, что с нами обоими произошло одно и то же, — сказал он.
— То есть? — Делла вскинула удивленные глаза.
Иван в нескольких словах рассказал о своем пожаре.
— Я тоже видел одно из этих существ, — закончил он. — Но не думаю, что у него было лицо моей матери. Ты уверена, что видела именно своих родителей?
— Это были точно мои родители, — сказала Делла. — А огненные смерчи — это души погибших в огне людей…
Одно из двух: либо ей почудились лица отца и матери, либо он сам не увидел тогда лица.
— Твой дом загорелся от молнии? — спросила Делла.
— От молнии, — дурным эхом повторил Иван.
— Все это как-то связано с самой тайной угрешей, тебе не кажется?
Иван вдруг подумал, что такое лицемерие с ее стороны — нонсенс. Если она на самом деле сожгла своих родителей, то вряд ли бы стала сейчас развивать тему «молнии». Тогда теория национальной пиромании разваливается. Он свою мать поджег — это Иван знал. Дом Деллы действительно сгорел от молнии.
— Делла, я не пойму. Почему родители не выбежали из горящего дома?
— Не знаю. Может быть, заклинило дверь.
— Сомнительно. Они могли бы разбить окна.
— Не знаю! — уже крикнула она. — Закроем эту тему.
Иван молча вышел в кокпит, взялся за штурвал. Тронулись. Через дверь каюты он видел Деллу, сидевшую над своей красной тетрадью. Она смотрела поверх сущности вещей из-под дрожащих ресниц… В этот самый момент в двух метрах от него рождались какие-то стихи, которые люди будут, может быть, и через сто лет читать, а эту красную тетрадку, исписанную мельчайшими, размером с клопа, буквами, станут перепродавать на аукционе, как письма Ван Гога, за какие-то безумные сотни тысяч фунтов, и станет она предметом сохранения капитала людей, чьи дедушки и бабушки сейчас еще посещают или прогуливают лекции в Кембридже и Оксфорде.
Иван подумал: а что, если «молния» была в обоих случаях? Тогда не только возвращается тайна угрешей, причем на более серьезном и загадочном уровне, но. и с него снимается вина в убийстве.
Что он, в сущности, помнил? Играл со спичками. Загорелся дом. Он выбежал и машинально запер дверь. Или случайно захлопнул, он уже сомневался в собственном воспоминании… Так ли это все было на самом деле?
Память играет с нами порой странные шутки. Вот одно наблюдение. Ивану казалось, что он хорошо помнит мультики, которые смотрел в детстве. У них с матерью телека не было, но жители дома напротив разрешали ему смотреть. Он хорошо помнил зимние вечера, когда на потолке комнаты появлялось бледное мерцание, идущее от соседских окон, и он бежал по тропинке туда, и то же мерцание колыхалось на снегу… Так вот, пересматривая эти мультики сейчас, когда любой мультик легко взять в интернете, он с удивлением обнаружил, что многие кадры не соответствуют его воспоминаниям. То есть совершенно нет в старых лентах тех кадров, которые просто стояли перед его глазами, яркие, точные… Тогда он и подумал, что, может быть, и воспоминания имеют то же самое свойство? Может быть, и не было его руки со спичкой над растущим кругом огня?
Возможно, в обоих случаях была именно молния. А спички в руках ребенка — это всего лишь совпадение, случайность, за которую он казнил себя всю жизнь?
В тог день Делла выкурила полпачки своих сигарилл. Вообще, она курила мало и редко, по две-три штуки в день, только когда сильно волновалась или писала стихи. Иногда вообще могла обойтись без курева: это и позволяло ей щеголять столь дорогими коричневыми палочками. Иван посчитал: при таком расходе она тратит денег на курево в три-четыре раза меньше, чем заядлый курильщик дешевых сигарет. Вот и стала понятной одна из ее тайн: мысль о том, что она только прикидывается бедной. Нет, она и была бедной поэтессой, питавшейся манной небесной…
