Валерий Поволяев - Тихая застава
Как только Рахмонов падет, начнется резня. Следом за Таджикистаном то же самое произойдет в Узбекистане и в Киргизии. В России также сменится власть, – это произойдет обязательно, – к управлению придут люди, вооруженные патриотическими лозунгами, но на самом деле это будут лжепатриоты, они так же, как и таджикские куклы, будут подвластны своим кукловодам – их также будут дергать за веревочки. Вдоль всей границы России начнется пожар, конфликт между русскими и мусульманами неизбежен. И это будет поражением и тех и других, поскольку и русские, и мусульмане в борьбе ослабнут, а кукловоды выиграют борьбу и своими ракетами уткнутся русским прямо в горло.
Во время борьбы русских с мусульманами на Западе образуется новая цивилизация, с новым оружием, которая задавит всех, а если надо, то и уничтожит. И это очень печально, хотя конца этого не видит никто. Жаль. И прежде всего жаль потому, что разглядеть его совсем несложно – надо только чуть-чуть приподняться, стать на одну ступеньку, чуть выше, – и всё. Для этого не нужны заоблачные высоты.
Человек в пятнистой форме тяжело, будто больной, вздохнул, посмотрел на часы – время тянулось медленно, очень медленно, томительно, внутри у него что-то ныло, но беспокойства он не ощущал. Этот человек был уверен в себе, медлительно спокоен, и, хотя будущее его обещало быть задымленным, сумеречным, он был уверен, что сумеет пройти сквозь дым с незаслезившимися глазами: совесть его и перед Аллахом, и перед таджикским народом была чиста. Он жестом подозвал к себе полевого командира, перепоясанного патронными лентами, словно матрос-анархист времен Керенского, и выразительно стукнул пальцем по стеклу часов:
– Через три минуты начинаем! – сощурил жесткие умные глаза. Полевой командир заметил этот прищур – он обладал совиным зрением, ночью видел, как днем, а днем видел не хуже орла – замечал все детали, все мелочи, видел даже то, что ему было лучше не видеть. Воинские качества, чутье, храбрость с лихвой перекрывали то, что он был неграмотен.
– Во славу Аллаха – через три минуты, – полевой командир послушно склонил голову, посмотрел на свои часы – крупную золотую луковицу, прикрепленную ремешком к запястью, дорогая вещь эта была снята им с руки убитого в бою мусульманина-нигерийца, приехавшего из Африки воевать за Аллаха, – и никак не вязалась с бедной, основательно протертой и густо пропахшей дымом костров одеждой.
– Как там застава?
– Приняли баню, спят теперь, цветные сны видят.
– Цветные сны видят только сумасшедшие, нормальные люди видят сны черно-белые. За заставой наблюдали – перемещений не было?
– Не было, кроме десанта, прибывшего на заставу из поселка Московский.
– Десантами укреплены все заставы, не только эта. У русских плохая традиция: отмечать все свои праздники баней, хорошим ужином и сном, как вы говорите.
– Разве вчера был праздник?
– А как же! Русские отмечали день смерти своего бывшего вождя Сталина. Человек он не очень популярный в России, но русские люди любят отмечать всякие даты. Главное, чтоб выпить можно было.
– Разве смерть положено отмечать?
– Я же говорю – главное, чтобы выпить можно было. Иначе с чего бы им устраивать внеурочную баню?
– Верно, – осторожно согласился полевой командир.
– Если бы с нашей стороны не последовала неосторожная разведка боем – совсем было бы хорошо.
– Человек, приказавший сделать эту разведку, расстрелян.
– Я знаю. Правильно поступили… Слава Аллаху, хоть улей этот не расшевелили, не то могли бы расшевелить так, что в воздухе было бы темно от вертолетов, – человек в пятнистой форме отлично знал, что у русских почти нет вертолетов, полк, который стоит в Душанбе, имеет на своем счету лишь старые, выработавшие летный ресурс машины, сплошь в заплатах, дырявые, с задыхающимися двигателями, те вертолеты, что добираются сюда, на границу, ходят на честном слове, да и на ловкости пилотов, знал, что у русских почти нет еды и патронов, нет денег, нет горючего, половина машин стоит на приколе и Москвой, столицей своей, они совсем забыты – знал, но не говорил об этом. То, что положено знать ему, не положено знать подчиненным.
О расстрелянном моджахеде он не жалел. Он был мелкий полевой командир, примкнувший к его отрядам, имевший опыт войны с «шурави» в Афганистане – командир этот решил провести самостоятельную разведку боем, чтобы засечь огневые точки на том берегу Пянджа, – разрешения на разведку он не получил и, посчитав, что он сам себе хозяин, сам волен определять, что ему можно, а чего нельзя, переправился через реку.
В результате разведку он провалил, людей сгубил, сам едва ушел от пули и заставу растревожил. Когда он с тремя моджахедами вернулся на свой берег, то был скручен и поставлен к камням. Через несколько минут три коротких автоматных очереди из трех стволов отправили его к Аллаху.
Глянув вверх, в черное, в тусклом сером сееве звезд небо, он кивнул полевому командиру:
– Теперь пора!
Тот наклонил голову, приложил руку к груди и проворно исчез в ночи.
* * *Сон длился недолго, хотя Панкову казалось, что долго: он улыбнулся во сне, смотрел и не мог насмотреться на ребят своих, детдомовских приятелей, которых потерял, едва отправившись в самостоятельное плавание по жизни, а также внимательно разглядывал спокойное симпатичное лицо незнакомой женщины и непонятно почему старался запомнить его. У женщины был мягкий, большелобый, рано постаревший лик старой дворянки, печальные, украшенные авосечками морщин глаза, круглый, в нежно-девчоночьем пушку подбородок… Это лицо неожиданно вызвало у него теплоту в висках, потянуло к себе.
В следующий миг Панков понял: это же мать. Его родная мать, которой больше нет на свете. Ах, как он хотел увидеть в детдоме свою мать – больше, чем кого бы то ни было.
Внутри невольно, сам по себе, возник тихий слезный скулеж, одновременно с ним – что-то щенячье, восторженное: он лишь знал, что мать его звали Любовью Николаевной, и все, – он никогда не видел ее…
Сквозь сон к Панкову пробилось далекое шипение, словно в воздух запустили огромную, полыхающую, будто царский фейерверк, ракету, воздух сделался плотным, как вата, многослойным, мигом пропитался противным духом серы и прочей военной кислятины, и видение исчезло из сна Панкова.
Панков кинулся вслед за женщиной, пытаясь остановить ее, но она оказалась проворнее его, удаляясь слишком быстро, тогда он закричал отчаянно ей вслед: «Мама!», но голос у него пропал… А через несколько мгновений и кричать уже было некому – мать исчезла.
Шипение усилилось, земля под спящим Панковым заворочалась, поползла в сторону, он отчаянно забарахтался во сне, пытаясь ухватиться за какой-то странный, уползающий от него предмет, похожий на старинную бронзовую ручку от двери, закричал немо, когда это не удалось, услышал встревоженное рычание Чары и в следующий миг проснулся.
