Николай Прохоров - Комендант брянских лесов
В первой шеренге находился и Ефим, сверху, через плечо, поглядывавший на свою соседку Галю Сафронову, прославленную разведчицу, три раза переходившую линию фронта. На плече девушки висел автомат с медной планкой на правой стороне ложа. Этот автомат ей подарил К. Е. Ворошилов, когда разведчица на несколько дней приезжала в Москву. С другой стороны Гали был Петр Макулин, державший у ноги ручной пулемет. Низкого роста, широкоплечий, бывший тракторист отличался тем, что в бою из пулемета стрелял стоя, легко, как с винтовкой, обращаясь со своим «РПД».
Строй замыкал шестидесятипятилетний Тихон, одноглазый охотник со своей двустволкой. Тихон ходил в помощниках у поварихи Агафьи Петровны, подвозил воду на кухню, заготовлял дрова. Такая должность сильно оскорбляла самолюбие охотника, и поэтому, вероятно, он слыл самым неуживчивым человеком в отряде. Худой, задиристый, с бесцветной бородой, старик вечно с кем-нибудь ругался, доказывая, что он достоин более высокого положения. При этом он был крайне неразборчив в выражениях.
— Давайте, товарищи, поближе, — сказал Гуров, жестом приглашая партизан придвинуться.
— В некоторые села, — начал комиссар, — прибыли карательные отряды. Гитлеровцы бесчинствуют. Фашистские мародеры сожгли Карнауховку. Проучим же бандитов! Родина присвоила нам гордое наименование народных мстителей... И мы отомстим. Кровь за кровь! Сто вражеских смертей за смерть одного советского человека! Наш отряд «Мститель» выступает сегодня.
Командир отряда тоже сказал несколько слов бойцам. Он объявил, что к вечеру отряд выступает на операцию. Гуров давал указания командирам подразделений подготовить оружие, боеприпасы, а после этого — было около одиннадцати утра — посоветовал отдохнуть, хорошенько выспаться. Придется ночью идти далеко. После обеда в штабную палатку явился Тихон. Он застал там одного комиссара. По тому, как старик раздраженно дергал себя за бороду и выпячивал колесом грудь, Куликов безошибочно определил, что тот настроен крайне воинственно.
— Что хошь, Михаил Сергеевич, а я одного часа больше не останусь при этой должности. Сорок лет служил в лесничестве, скрозь здесь все знаю. А Егорка ваш, неизвестно откуда его черти принесли, компас из рук не выпускает, в разведку по стрелке бегает. Разве это не позор? — горячился старик.
— Зрение у вас слабовато, Тихон Васильевич,—осторожно возразил комиссар.
— Ладно, — не сдавался Тихон, — в разведку, допустим, мне нельзя по причине глаза. А в бой с отрядом? Неужто ты не заметил, комиссар, что у меня испорчен левый глаз, который и без того надо закрывать во время стрельбы? Вальдшнепа, к примеру, сбиваю на лету, а фашистскую дичь, стало быть, боишься, промахну. Так ты обо мне понимаешь?
— Надо будет поговорить со старшиной, кем вас можно заменить... — примирительно говорил комиссар, не зная, как отделаться от старика.
— С Сидоренковым нечего и говорить! — возразил Тихон. — Это человек бесчувственный, как деревянный.
— Ну что вы, Тихон Васильевич, ведь Сидоренков у нас...
— И слушать не хочу, — прервал старик. — Это не старшина, а бревно! Пень. Хоть топор втыкай! Ведь это он определил меня на муку-мученическую в кухню...
— Тогда надо к командиру. Остап Григорьевич скоро должен быть здесь.
— Я не могу ждать, сам к нему пойду, я не дам над собой издеваться! — уже крикнул Тихон, словно ошпаренный выскакивая из палатки.
Комиссар облегченно вздохнул, радуясь, что быстро отделался от сварливого старика.
В ночной темноте по мягкой лесной дороге неторопливо движется колонна. Люди пока шагают свободно, разговаривают, шутят. Почти в голове колонны идет Ефим вместе с Гравиным, следуя за пушкой. В тишине вдруг шарахнется птица желна, спугнутая кем-нибудь из партизан. И снова тихо. А на обочинах дороги, в траве, как дальние звезды, мерцают светлячки.
— Прекратить разговоры, курить осторожно, — вполголоса отдал приказание связному командир, когда люди уже прошли более половины пути. И от человека к человеку пошло по отряду: «Прекратить разговоры, курить осторожно», пока не застряло это распоряжение на санитарной повозке, которая шла замыкающей.
За полночь отряд прибыл на опушку леса. К командиру подошли два разведчика, высланные вперед заранее. Они сообщили, что из Карнауховки немцы ушли вечером, а куда — неизвестно.
— То есть как это «неизвестно, куда ушли?» — встревожился Гуров.
— Колхозники рассказали, что в сумерки каратели собрались все около школы, а потом куда-то исчезли, — повторил опять разведчик.
— И все? — испытующе глядя на него, недовольным тоном спросил комиссар.
Разведчик молчал, виновато переминаясь с ноги на ногу. В темноте его лица не было видно.
— Вам в обозе ходить, а не разведку нести, — резко проговорил Гуров. Отпустив бойца, он приказал отряду разместиться на отдых.
«Куда исчезли гитлеровцы? Не может быть, чтобы они совсем ушли из деревни. Не попасть бы в ловушку», — размышлял командир, вполголоса беседуя с Куликовым.
— Пока не прояснится обстановка, отряд выводить из лесу не следует, тем более что Егор до сих пор не вернулся, — решили они.
Ничего нет страшнее неизвестности на войне. С любой стороны может нагрянуть враг, если ты потерял за ним наблюдение. В этом случае он всегда появляется именно там, где его меньше всего ожидаешь встретить. Вот почему командир и комиссар нервничали, хоть внешне это и трудно было заметить. Они с нетерпением ждали Егора, который ушел в поиск еще вчера, как всегда, один. Место встречи ему тоже было назначено здесь.
Тихо в лесу ночью. Лишь иногда ошалело прокричит сова — полуночная разбойница. Крик ее неприятен в ночной тиши. А то, как натянутая струна, прозвенит где-то в воздухе бекас.
Притих отряд, утомленный походом. Бойцы вповалку улеглись на густом папоротнике под деревьями, где так темно, что на расстоянии одного метра не видно друг друга. Время от времени высоко над лесом гудят моторы невидимых самолетов. «Наши пошли на задание», — всегда с удовлетворением отмечают партизаны, по звуку угадывая советские машины. Или: «Возвращаются. Дали, наверное, жизни...»
Незаметно приближался рассвет. Куликов с командиром подошли к опушке. Посреди лугов возвышались редкие могучие дубы, обхвата в три-четыре. Они стояли тут несколько столетий. У многих опалены или расщеплены вершины. Это раны от единоборства лесных богатырей с грозами и бурями.
Темень постепенно уступала утру, с каждой минутой отодвигая горизонт все дальше и дальше.
Потянул ветерок. Сначала он слегка задел вершины деревьев, как бы пробуя их гибкость. Пронесся новый порыв ветра. Тревожно зашептали листья осины, угрюмо загудел дуб, словно рассерженный ранним пробуждением. Так начиналось утро в лесу.
