Роберт Стивенсон - Тайна корабля
Дядя Адам прокашлялся и сказал:
— Это прекрасно, отец, и я уверен, что Лоудон чувствует это. Это прекрасно и справедливо. Но позвольте мне высказать вам, что, быть может, было бы лучше, если бы это оформить в виде документа.
Вражда, всегда теплившаяся между этими двумя людьми, при этих словах едва не вспыхнула ярким пламенем. Старый каменщик повернулся к своему отпрыску и вытянул губы, словно раздраженная обезьяна, некоторое время храня молчание, а потом сказал:
— Позвать Грегга!
Слова эти произвели видимый эффект.
— Он ушел к себе в контору, — пробормотал дядя.
— Позвать Грегга! — повторил дед.
— Я же вам говорю, что он в конторе, — повторил дядя.
— А я тебе говорю, что он ушел покурить, — возразил старик.
— Ну, хорошо! — крикнул дядя, с раздражением поднимаясь с места. — Я сам схожу за ним.
— Не надо! — крикнул дед. — Сиди здесь, не уходи!
— Но, черт возьми, как же его тогда позвать! — крикнул дядя с большой раздражительностью.
Дедушка вместо ответа взглянул на своего сына с какой-то школьнической усмешкой и позвонил.
— Возьми ключ от сада, — сказал он вошедшему слуге, — пойти туда, и если мистер Грегг, стряпчий, там, — а он всегда сидит под боярышником, — скажи, что старый мистер Лоудон ему кланяется и просит его сюда прийти на минутку.
«Мистер Грегг, стряпчий!»… Я сразу понял то, что сначала было для меня загадкой, — значение слов моего дедушки и тревоги бедного дяди. Дело шло о завещании дедушки.
— Послушайте, дедушка, — сказал я, — я не добиваюсь ничего подобного. Все, чего я желал, — это была ссуда, примерно фунтов в двести. Я сумею сам о себе подумать, у меня есть друзья в Соединенных Штатах, и имеются в виду благоприятные случаи и надежды…
Старик махнул мне рукой.
— Здесь я говорю, — отрезал он.
Мы все трое замолчали и стали ждать стряпчего. Он наконец явился; служанка доложила о нем. Это был сухой, но не угрюмый человек, в очках.
— Слушайте, Грегг, — крикнул ему дед, — вот в чем дело. Что может сделать Адам с моим завещанием?
— Боюсь, что я не верно вас понимаю, — проговорил ошеломленный законник.
— Что он имеет право сделать? — повторил старик, колотя кулаком по ручке кресла. — Мои деньги чьи — мои или Адамовы? Может Адам ими распоряжаться?
— О, я понимаю теперь, — сказал Грегг. — Ну конечно, нет. При бракосочетании ваших детей оба они получили известную сумму на раздел. Вы, без сомнения, помните это обстоятельство, мистер Лоудон.
— Ну, коли так, — заключил дед, колотя кулаками, словно молотком, — значит я могу все, что после меня останется, отдать кому хочу, хоть самому великому Магуну? (Он, должно быть, хотел сказать: Великому Моголу).
— Без всякого сомнения, — с легкой улыбкой ответил Грегг.
— Слышишь ты, Адам? — спросил дед.
— Позволю себе заметить, что мне нет никакой надобности слышать это, — сказал дядя.
— Отлично, — сказал дед. — Теперь вы оба, ты и сын Дженни, можете пойти прогуляться. Мы с Грегтом закончим это дело вдвоем.
Как только мы очутились вдвоем с дядей Адамом, я, с болью в сердце, повернулся к нему.
— Дядя Адам, — сказал я ему, — вы лучше меня самого поймете, до какой степени все это мучительно для меня.
— Да, сожалею, что вы видели вашего дедушку в таком нелюбезном состоянии духа, — ответил этот необыкновенный человек. — Вы, однако же, не допустите, чтоб это произвело на вас слишком сильное впечатление. У него ведь удивительный характер. Я не сомневаюсь, что он будет очень щедр к вам.
Но я не хотел отвечать на это примирительное настроение дяди. Я не хотел оставаться в этом доме и не намерен был никогда в него возвращаться. Было решено, что через час я буду в конторе стряпчего, которому дядя Адам об этом скажет, когда тот будет уходить. Мне кажется, что никогда еще не создавалось такого головоломного положения. Выходило так, как будто я получил холодный отказ, а твердый Адам был великодушным победителем, которому не хотелось злоупотреблять своим триумфом.
Ясно было, что мне собираются выделить мою часть наследства. При таких-то обстоятельствах мне было теперь предоставлено размышлять, слоняясь по улицам нового города, совещаясь со статуями Георга IV и Уильяма Питта, наслаждаясь картинами в окнах магазинов и возобновляя свое знакомство с Эдинбургом. Час спустя я направился к конторе мистера Грегга, где мне был с надлежащей речью вручен чек на две тысячи фунтов и пачка книг по архитектуре.
— Мистер Лоудон просил меня еще сказать вам, — продолжал законник, просматривая свою записную книжку, — что хотя все эти книжки очень ценны для зодчего, но что вам надо заботиться о самобытности, самостоятельности в работе. Он говорил, чтобы вы смело доверялись портландскому цементу, и что при надлежащей примеси песку он является очень прочным строительным материалом.
Я улыбнулся и сказал, что, наверно, он будет очень прочен.
— Мне однажды случилось жить в доме, построенном моим достопочтеннейшим клиентом, — заметил стряпчий, — и мне казалось, что он простоит очень долго.
— Только дело-то в том, сэр, — сказал я, — что я не имею ни малейшего желания быть архитектором.
При этих словах он от души расхохотался. Лед был сломан и я решил посоветоваться с ним насчет того, как мне вести себя. Он настаивал на том, чтоб я вернулся в дом, хотя бы к завтраку и к обычной моей прогулке с дедушкой.
— А вечером я вас вызволю, если хотите, пригласив вас на холостяцкий обед к себе. Но завтрака и прогулки, по-моему, вам не избежать, неловко будет. Надо угодить старичку; да притом он, кажется, в самом деле очень любит вас и будет очень огорчен, если увидит, что вы как будто избегаете его. Что же касается мистера Адама, то с ним излишняя деликатность, пожалуй, будет и неуместна. Ну, а теперь скажите, мистер Додд, что вы намерены делать с этими деньгами?
А ведь это в самом деле вопрос! С двумя тысячами фунтов, то есть пятьюдесятью тысячами франков, я могу вернуться в Париж и снова заняться искусством и зажить по-царски в этом экономном Латинском квартале. С одной стороны, я радовался тому, что послал Пинкертону мое письмо из Лондона; а с другой стороны — горько в этом каялся. В одном только пункте все мое существо чувствовало полное удовлетворение: письмо было уже отправлено, значит, и мне самому оставалось только отправиться вслед за ним. Согласно всем этим соображениям деньги мои были разделены на две неравные части. Одна часть была переведена на имя Дижона, в Париж, чтобы он заплатил все мои долги, а другая часть осталась у меня, и Грегг дал мне на нее переводной вексель на Сан-Франциско.
