Артур Конан Дойл - Тайна Кломбер Холла
— Но если ваши души так легко путешествуют, — решился я задать вопрос, — зачем вообще телам сопровождать их?
— Общаться с посвященными братьями мы можем при помощи одних только душ, но если хотим вступить в контакт с обыкновенными людьми, то важно появляться в такой форме, которую они могут видеть и воспринять.
— Вы меня глубоко заинтересовали своими рассказами, — признался я, пожимая руку, которую Рам Сингх протянул мне в знак того, что наша встреча заканчивается. — Я часто буду думать о нашем недолгом знакомстве.
— Это принесет вам большую пользу, — проговорил он, не отнимая руки и глядя мне в глаза серьезно и печально. — Помните: то, что случится в будущем, не обязательно плохо оттого, что не согласуется с вашими представлениями о праве. Не спешите судить. Есть великие правила, которые следует соблюдать, чего бы это ни стоило личности. Действие этих правил может показаться вам жестоким, но эта жестокость — ничто в сравнении с опасностью того прецедента, который возник бы от их неисполнения. Бык или овца могут нас не бояться, но человек, обагривший руки в крови высших, не должен жить и не будет жить.
При последних словах он воздел руки яростным угрожающим жестом, отвернулся и ушел в разрушенную хижину. Я смотрел ему вслед, пока он не исчез внутри, а потом я направился домой, снова и снова обдумывая все, что услышал, и в особенности этот последний взрыв оккультного негодования.
Далеко справа виднелась высокая белая башня Кломбера, резко выделяясь на фоне темных туч. Мне пришло в голову, что любой случайный путешественник при виде нее в глубине души позавидует жителям этого великолепного поместья и во сне не увидит витающих над ним странных ужасов и безымянных опасностей… Нависшие над башней черные тучи показались мне тенью более мрачной, более пугающей, более готовой разразиться громом.
— Что бы это ни значило и что бы ни готовилось, — воскликнул я невольно, — но Господь не допустит, чтобы невинные погибли вместе с виновными.
Дома я застал отца, все еще взволнованного ученым диспутом с гостем.
— Надеюсь, Джек, — говорил старик, — я не слишком резко с ним обошелся. Мне следовало бы помнить, что я in loco magistry[4] и воздержаться от спора со своим гостем. Но, когда он занял эту неприемлемую позицию, я не смог удержаться и убедил его оставить ее, и он, действительно, оставил, хотя ты, не разбираясь в тонкостях вопроса, может быть этого и не заметил. Но ты должен был видеть, что моя ссылка на эдикты короля Ашока оказалась настолько веской, что он сразу поднялся и ушел.
— Вы держались твердо, — ответил я. — Но что вы думаете об этом человеке теперь, когда с ним познакомились?
— Как что? — переспросил отец. — Видимо, он один из тех святых людей, которые под различными именами — санси, йогов, севров, кваландеров, хакимов и куфиев — посвятили жизнь изучению тайн буддийской веры. Он, я сказал бы, теософ, то есть, священнослужитель Бога знания, высшая степень такого служения — посвященный. Наш гость и его товарищи не достигли высшей ступени, иначе не могли бы пересечь море, не осквернившись. Возможно, все они выдающиеся «чела», которые надеются со временем достичь высшей чести посвящения.
— Но отец, — перебила сестра, — это же не объясняет, почему люди такой святости и достоинств решили расположиться на глухом шотландском берегу.
— Вот тут я ничего ответить не могу, — признал отец. — Могу только сказать, что это никого, кроме них, не касается, пока они живут мирно и подчиняются законам страны.
— Вам приходилось когда-нибудь слышать, — спросил я, — что эти верховные служители, о которых вы говорили, владеют силами, нам неизвестными?
— Конечно, восточная литература изобилует этим. Библия — восточная книга, и разве она не полна насквозь упоминаниями о таких силах? Несомненно, что в прошлом люди знали много секретов природы, утеряных теперь. Но, основываясь на собственном опыте, я не могу подтвердить, что современные теософы в самом деле обладают возможностями, на которые претендуют.
— Они мстительные? — продолжал я расспрашивать. — Есть у них такие преступления, которые искупаются только смертью?
— Насколько мне известно, нет, — отвечал отец, поднимая в удивлении седые брови. — Ты что-то очень любопытен сегодня, отчего ты об этом спрашиваешь? Что, наши восточные соседи возбудили в тебе какие-то подозрения?
Я постарался обойти этот вопрос. Ничего хорошего не вышло бы, расскажи я все отцу; его годы и здоровье требовали покоя, а не волнений, да и при самом искреннем моем желании я затруднился бы объяснить другому то, чего совершенно не понимал сам. Со всех сторон лучше всего было оставить отца в неведении.
Никогда в жизни день для меня не тянулся так долго, как тянулось то, богатое событиями, пятое октября. Я перепробовал все способы убивать время, и все же казалось, что вечер никогда не наступит. Я пытался читать, писать, гулять, я прикрепил новые лески ко всем своим рыболовным крючкам, я принялся к изумлению отца составлять каталог его библиотеки — короче говоря, открыл великолепное средство повышения работоспособности. Сестра, я видел, страдала от того же лихорадочного беспокойства. Снова и снова наш добрый отец упрекал нас, по своему обыкновению мягко, за наше сумасбродное поведение и постоянные помехи его работе, которые оно порождало.
Наконец, чай был подан и чай был выпит, занавеси — спущены, лампы зажжены, и после еще одного бесконечного промедления отец прочел молитвы и распустил слуг по их комнатам. Потом он смешал и проглотил свой ежевечерний пунш и зашаркал к себе, оставив нас двоих в гостиной во власти нервного напряжения и самых смутных, но ужасных страхов.
Глава 14
О том, кто прибежал среди ночи
Когда отец ушел в спальню и оставил нас вдвоем с Эстер, часы в гостиной показывали четверть одиннадцатого. Мы слушали, как удалялись отцовские шаги по скрипучей лестнице, пока отдаленный хлопок закрывшейся двери не засвидетельствовал, что он уже у себя.
Простая керосиновая лампа на столе бросала жуткий неверный свет по углам старой комнаты, заставляя мерцать панели резного дуба и наделяя странными фантастическими тенями старинную мебель. Бледное взволнованное лицо сестры выступало из мрака поразительно четко, словно на портретах Рембранта. Мы сидели друг против друга за столом, и тишину не нарушал ни один звук, кроме тиканья часов и бесконечного пения сверчка.
В этом абсолютном спокойствии было что-то ужасающее. Насвистывание запоздалого крестьянина на дороге принесло нам облегчение, и мы напрягали слух, стараясь улавливать его до последней возможности, покуда заук не исчез в отдалении. Сперва мы еще притворялись, сестра — что вяжет, а я что читаю, но скоро отбросили бессмысленный обман и сидели в неспокойном ожидании, вздрагивая и бросая друг на друга вопросительные взгляды, стоило хворосту затрещать в очаге или крысе прошуршать за панелью. В воздухе нависло тяжелое чувство, угнетающее нас неизбежностью катастрофы.
