Пропавшая гора - Майн Рид
С восхищением смотрит на Генри и Роберт Трессилиан. Сердце его полно гордости за смелость мальчика, его сына, достойного носить имя предков; и когда дон Эстеван спрашивает, не возражает ли он против этого предложения, получает ответ:
– Напротив, я его одобряю. Пеший посыльный может не добраться вовремя, если вообще доберется. Мой смелый сын сделает все, что сможет; он спасет нас всех. Если же не получится, я, как и все, должен покориться судьбе.
– У меня получится! – восклицает пылкий юноша, обнимая отца. – Не бойся. Я верю, что меня защитит бог. Иначе зачем бы остался мой смелый конь? Почему он все еще здесь?
– Virgin santissima! (Святая дева!) – набожно восклицает дон Эстеван. – Я тоже так думаю. Будем надеяться и молиться всемогущему. Если он защитит, мы все будем спасены.
Генри Трессилиан – герой часа, хотя он и всегда был всеобщим любимцем и помогал всем, кто нуждался в помощи. Но сейчас, когда он предлагает добровольно взяться за такое опасное дело, рискуя ради них жизнью, его со всех сторон осыпают похвалами. Женщины встают на колени и с крестом в руках молятся о его защите. А Гертруда? О, какая печаль, какое горе в ее сердце, когда она слышит новость! Она встречает ее возгласом, почти криком, протянув руки и обнимая мать.
– Мама, отец должен запретить ему! Он погибнет, и тогда.. тогда…
– Не бойся. Подумай, hija mia (дочь моя), мы все можем погибнуть, если у него не получится.
– Но почему не может пойти кто-нибудь другой? Многие знают дорогу не хуже его, и я уверена, храбрый гамбусино согласится идти.
– Конечно, дорогая. Есть какие-то причины, которых я не понимаю. Но мы узнаем их, когда отец вернется в палатку.
Они узнают эти причины, но Гертруду они не утешают. Девушка вне себя от горя; ей все равно, что о ней подумают. Бутон ее любви превратился в цветок, и пусть все знают, что сердце ее отдано Генри Трессилину. Забыт оставшийся в Ариспе двоюродный брат, который, как предполагалось, будет просить ее руки. Все забыто, кроме одного человека, которого так жестоко отрывают от нее. Присутствие родителей и его отца не останавливает ее рыданий. Она знает, что они одобряют ее чувства, и ее юное сердце, не знающее вины, поддается зову природы.
Но тщетны ее жалобы; то, что должно быть сделано, будет сделано, и она наконец покоряется неизбежному. Сам Генри объясняет ей, что никто, кроме него, не сможет это сделать.
Они разговаривают, когда сумерки только начинают набрасывать на равнину пурпурные тени. Приближается время действий, и они вдвоем отходят от лагеря, чтобы попрощаться наедине. Стоят под деревом, взявшись за руки и глядя в глаза друг другу, и глаза девушки полны слез.
– Querida (Дорогая), – говорит он, – не плачь. Все будет хорошо, я уверен.
– Если бы я тоже в это верила, Энрике, но, о, дорогой, это так опасно! Если эти жестокие дикари схватят тебя! Ay Dios! Только подумать, что они с тобой сделают!
– Пусть попробуют поймать. Если я буду на Крестоносце, они меня никогда не поймают. На нем я уйду от них.
– Да, я верю в это. Но ты уверен, что сможешь сесть на него? В темноте ты можешь его не найти.
– Если не найду, вернуть к утесу и поднимусь.
Эти слова несколько успокаивают ее. Есть надежда, почти уверенность, что он не будет принесен в жертву в своей бесцельной попытке. Веря в это, она наконец говорит:
– Иди, querido mio. Я больше не будут возражать, но всю ночь стану молиться о твоей безопасности. Я теперь вижу, что это ради всех нас, и верю, что благословенная Мария, богоматерь, услышит мои молитвы.
Они обнимают друг друга, и губы их встречаются в поцелуе чистой любви, благословенной родителями. Потом они возвращаются в лагерь, где все приготовления к делу, которое так много для всех значит, закончены.
Глава XXIII
Спуск в воздухе
Ночь оказалась такой, какой можно было пожелать, – безлунной, но не темной. Слишком глубокая темнота может помешать. Для спуска нужно освещение, и спуск должен быть управляемым.
Но шахтеры – самые подходящие люди для такого дела. Не одному из них приходилось висеть на веревке в шахте в сотнях футов от дна. Для них это дело привычное, детская игра, как для тех, кто всю жизнь карабкается на скалы за яйцами и птенцами.
Собрались у края утеса, в том месте, где будет происходить спуск, рано. Одни несут свернутую веревку, другие – длинные шесты с зарубками на конце, чтобы поправлять висящую веревку, наконец груз гамбусино совсем особый. Это седло и узда, его собственные, которые он высоко ценит, но сейчас отдает молодому другу.
– Я могу ехать на Крестоносце без этого, – говорит юноша, – управляя голосом и коленями, но так, конечно, надежней, и я благодарю тебя, сеньор Висенте.
– Ах, мучачо, как я буду рад, если это тебе поможет! И если эти вещи пропадут, я не буду жалеть о двадцати дублонах, которых они мне стоили. Я отдал бы в десять раз больше за то, чтобы ты сидел в этом седле на площади в Ариспе.
– Я там буду, амиго, меньше чем через шестьдесят часов, если Крестоносец не потерял свою силу, так долго питаясь травой.
– Этого можешь не бояться, сеньорито: на твоего коня ничего не действует. Я по-прежнему считаю его самим дьяволом.
– Лучше считай ангелом – нашим ангелом-хранителем, и я надеюсь, он это покажет
Так говорят давние товарищи по охоте, но это только небольшое отвлечение, пока разворачивают и готовят веревки.
Вместо петли, которая была бы обернута вокруг тела юноши, для него готовят совсем другой спуск. Он будет сидеть в седле, как на своем коне, вставив ноги в стремя и держась руками за веревки. Равновесие обеспечит кусок дерева, привязанный к передней и задней луке седла.
Наконец все готово, смелый всадник садится в седло и вскоре висит в воздухе. Перебирая веревку руками, его опускают, медленно, осторожно, прислушиваясь к сигналу. Сигнал они получают вовремя – тихий свист сообщает, что юноша на первом карнизе, хотя они могут понять это и по тому, как ослабло
