Ростислав Самбук - Ювелир с улицы Капуцинов
Как часто думала она о дальнейшем пути этой бумажной трубочки – из рук в руки, вплоть до партизанского отряда! А там радист склонится над рацией. Ту-ту-ту!.. Полетели переданные в эфир цифры за сотни километров, а где-то там, за линией фронта, генерал, изучая свежие данные, может, помянет ее теплым словом… Он не знает ее, но все равно помянет, ведь обязан же он думать о ней и о тех многих других, благодаря которым бумажная трубочка легла расшифрованным донесением на его стол.
Задумавшись, Мария и не заметила, как с теневой стороны улицы наперерез ей направились двое мужчин.
– Минуточку, пани, – остановили они ее. – Не скажете ли, который час?
Мария остановилась, взглянула на циферблат. Двое подошли вплотную.
– Хороши часики, – схватил ее за руку один из них. – Подари мне, красавица!
– Что вам нужно? – испугалась Мария. – Я буду кричать.
– Спокойно! – пригрозил ножом второй и, обдав винным перегаром, грубо положил ей руку на плечо. – И платье ничего… А ну-ка снимай!
Мария хотела закричать, но перехватило дыхание. В каком-то отчаянии, едва соображая, что делает, она изо всех сил ударила в грудь пытавшегося снять с ее руки часы и побежала. Но второй подставил ногу, и Мария упала, больно ударившись головой о каменные плиты тротуара. От боли и страха она закричала. Кричала без надежды на помощь – патрули здесь бывают редко, а кто другой рискнет высунуть нос на улицу после комендантского часа?
– Замолчи! – Грабитель замахнулся ножом. – Жить надоело?
Мария зажмурила глаза. Вот он, конец… Только бы скорее!..
“Беги, Курносый!” – послышался вдруг испуганный возглас. Она открыла глаза. Возле нее еще стоял грабитель с занесенным ножом, другой исчез, но в это время чья-то длинная тень метнулась из ворот. Человек отвел руку с ножом и ударил грабителя с такой силой, что тот едва устоял. “Беги, Курносый!” – вновь донеслось издали, и грабитель, бросив нож, побежал, петляя между каштанами.
Человек склонился над Марией и помог ей подняться.
– Вас не ранили? Кажется, все в порядке.
У Марии от испуга стучали зубы. Человек снял с себя пиджак, накинул ей на плечи. Наконец она пришла в себя и сказала дрожащим голосом:
– Спасибо, я уже не думала, что останусь в жи shy;вых…
– Что вы! – улыбнулся незнакомец. – Вам еще жить и жить!..
– Не знаю, как вас и благодарить. Вы спасли меня.
– Так уж и спас. Скорее всего ограбили бы – и все…
Мария внимательно посмотрела на своего спасителя. Высокий, с пышной, чуть тронутой сединой шевелюрой, с тонкими чертами лица, он казался ей в эту минуту воплощением благородства.
– Вы полагаете? – Она покачала головой, хотя понимала, что незнакомец, вероятно, прав, но ей неприятно было думать, что она так перепугалась из-за каких-то там часиков и платья.
– Впрочем, кто знает… – произнес незнакомец, подбирая с земли нож. Внимательно осмотрел его и спрятал в карман.
Мария с восхищением взглянула на него и подумала: “А он настоящий мужчина!”
– Вы домой? У вас пропуск? – спросил чело shy;век. – Разрешите вас проводить? Кстати, давайте знакомиться. Модест Яблонский, инженер.
Пану Сливинскому, конечно, не к чему было называть свою настоящую фамилию. Он шел рядом с Марией, поглядывая на нее и ласково улыбаясь.
Мария никогда не признавала уличных знакомств, а теперь вообще имела право поддерживать отношения лишь с близкими и проверенными людьми, но это был необычный случай, и она, подав руку, назвала себя.
Пан Модест рассказывал о грабежах в городе, но Мария через силу слушала его. В голове гудело: видимо, она сильно ушиблась, когда упала. Скорее бы домой! Не помнила, как добрела до дома, еще раз поблагодарила пана Модеста, но тут силы оставили ее – она покачнулась и упала.
“Немного переиграли, черти… – подумал пан Мо shy;дест. – Но это на пользу”.
Он подбежал к колонке, намочил платок, приложил его ко лбу женщины. Мария пришла в себя.
– В какой квартире вы живете?
– Я сама… – Мария попыталась подняться, но ноги не слушались.
– Я спрашиваю, в какой квартире? – раздраженно повторил пан Модест.
Мария протянула ему сумочку.
– Там ключи, – прошептала. – В девятой… На третьем этаже.
Сливинский помог женщине подняться на третий этаж.
– Я сама… – начала было Мария, но Модест уже успел отворить дверь, зажег спичку и, отыскав в передней выключатель, включил свет.
– Дома кто-нибудь есть? – спросил он деловито.
Мария ответила, что живет одна.
Модест сделал озабоченное лицо и сказал:
– Боюсь, как бы у вас не было сотрясения мозга. Немедленно укладывайтесь – необходим полный покой. К сожалению, я тороплюсь… Утром приведу врача.
Мария не успела возразить, как уже щелкнул замок в передней. Тишина… Лишь стучит в висках… Боль такая, что кажется, искры сыплются из глаз, мириады ослепительных, жалящих искр. Мария упала на диван, обхватила руками голову и застонала.
Модест Сливинский, насвистывая, возвращался к себе домой. Все прошло как нельзя лучше. Ключ он захватил с собой (всегда можно объяснить это рассеянностью). Утром приведет врача – и узелок, так сказать, начнет затягиваться. “Теперь ты, птенчик, не упорхнешь”, – напевал пан Модест, чрезвычайно довольный собой. Что ни говори, а с женщинами он обращаться умеет! Вспомнил, как тепло и благодарно посмотрела на него Мария, когда он прощался с ней, и в предвкушении предстоящих успехов потер руки.
Врач признал легкое сотрясение мозга и запретил Марии вставать с кровати. Как-то уж так случилось, что Модест взял на себя заботы о больной. Позвонил в типографию, съездил на “черный рынок” и вернулся на Джерельную, где жила Мария, со скромными дарами: немного масла и белого хлеба, полкилограмма сахару, чаю на несколько заварок и круг колбасы. Увидев, как больная широко раскрыла глаза, сам себя похвалил. Главное – не переиграть. Ведь Модест мог бы приволочь целую кучу различных деликатесов, фрукты и даже апельсины, но и масло с колбасой многим казались вещами недосягаемыми – еще надо было объяснить, как удалось все это раздобыть.
– Нам посчастливилось, – сказал Модест, положив на стол свертки с продуктами. – Как раз вчера мне удалось выгодно продать какому-то спекулянту картину.
Мария прикрыла глаза рукой, чтобы они не выдали ее. Что бы она делала без Модеста Владимировича? В доме несколько картофелин и кусок черного хлеба – даже стыдно перед посторонними. Но пан Модест отлично все понимал.
– Теперь многие живут впроголодь, – продолжал он, и Мария с удовольствием слушала речи своего нового приятеля, благородного и такого тактичного. – Каждый перебивается, как может. Конечно, дело не в колбасе, хотя, – он бросил взгляд на свертки, – и без нее трудно. Признаться, люблю, грешный, поесть… Впрочем, ремень приходится затягивать не только мне одному. Такой войны еще никто никогда не переживал, и жаловаться на недостаток продовольствия было бы безумием.
