Борис Мариан - Ночной звонок
Покончив с отпечатками, Гурский, с помощью Саши, перекинул доску через ручей, и оба перешли по ней. Потом Гурский снова спрятал доску в бурьяне, но уже на другой стороне.
Когда поднимались на высокую насыпь, солнце было уже высоко. Становилось жарко.
На насыпи они без труда нашли место, где был пролит мазут, а по ту сторону насыпи, на асфальте, было достаточно и кирпичной, и цементной пыли — было все, на что указывали акты лаборатории.
— Шли безусловно отсюда, — сказал Гурский.
— Здесь целый массив частных домов, — рассуждал вслух Орлов. — Не живет ли здесь кто-нибудь из троицы? Зайдем к Бойко?
— К участковому? — спросил Влад. — Втроем не надо. Внимание привлечем. Сходи один и приведи его к нашей машине. Она у переезда на той стороне…
Влад и Гурский не спеша пошли к переезду, стараясь держаться в тени заборов. Орлов углубился в лабиринт частных домов.
Вскоре к машине подошел запыхавшийся старший лейтенант Бойко, сопровождаемый Орловым.
Бойко, пожилой, излишне полный, мужчина в форме, в очках со старомодной роговой оправой, почему-то всегда смущался, когда на его участок приезжали из городского управления, где он всех без исключения офицеров считал своим начальством. Старшему лейтенанту, заработавшему каждую звездочку долголетней службой, всегда казалось, что он что-то недоработал, что-то упустил на своем участке, хотя упущений и недоработок у него было значительно меньше, чем у других инспекторов. Бойко производил впечатление медлительного тугодума, но это было ошибочное впечатление. Однажды Орлову пришлось вместе с ним быть на серьезнейшей операции на его участке, и когда инспектор угрозыска увидел участкового инспектора в деле, впечатление о нем коренным образом изменилось в лучшую сторону.
Едва Влад достал и развернул перед Бойко лист с рисунками, участковый сразу сказал:
— Это же Серегин Николай Федорович! Приехал к нам полгода назад из Ростова-на-Дону к тетке — тетка у него болела сильно. Померла. Перед смертью дом на него переписала… Ведет себя тихо. Претензий к нему нет… А чего им заинтересовались?
— Есть подозрение, что это он кассу взял в научно-исследовательском институте. Слышали?
— Слышал. Но я в таком плане к нему не присматривался… Вот если бы он из заключения вернулся — тогда да…
— Работает он?
— Работает.
— Бывает у него кто?
— Я ж говорю — детально к нему не присматривался…
— Есть необходимость его скрытно сфотографировать. Соседей его знаете?
— Есть у меня доверенный человек. Дружинник. Его окна прямо на калитку Серегина выходят.
— Предупредите этого парня, что мы фотографа к нему подошлем… А что у Серегина обе ноги целы?
— Обе. На днях видел, как он за автобусом бежал…
— Запишите нам адрес и Серегина, и дружинника. Дружинника не забудьте предупредить. Сегодня же пошлем к нему фотографа.
— Есть предупредить, — отозвался инспектор и записал адреса в блокнот Влада.
— И последнее. Присмотритесь к Серегину и присматривайте за ним. Только осторожнее, чтобы не спугнуть.
— Понятно, товарищ…
— Капитан, — подсказал Орлов.
— Понятно, товарищ капитан.
В самом начале девятого они вернулись в управление. Гурский проследовал в лабораторию обрабатывать отпечатки пальцев и слепки объемных следов обуви, а Влад с Орловым заглянули в кабинет Жукова.
Викентий Павлович сидел за столом без кителя — китель висел на спинке стула, — с распущенным галстуком и расстегнутым воротником форменной серой рубашки, в подтяжках, и, обтирая лысину и затылок платком, читал показания Булата, занимавшие десятки страниц. Видно было, что в жар его бросило не солнце, еще не заглянувшее в открытое окно, а содержание того, что он читал.
— Нет, вы только посмотрите, чего он тут, понимашь, насочинял! — воскликнул он при входе Влада и Орлова, даже не ответив на их приветствия. — Признается черт-те в чем, только не в ограблении кассы!..
— Дай нам те странички, что ты уже прочел, — спокойно попросил Влад, словно не замечая, насколько взволнован майор.
Все трое стали читать «вперекидку», передавая друг другу освободившиеся страницы.
«Заявление» Булата было адресовано начальнику городского управления милиции.
«Я понимаю, что если меня арестовали, значит, какая-то часть моих незаконных дел уже известна. А известна часть — следствие установит и остальное. Чтобы облегчить и ускорить работу следствия, я и пишу настоящее заявление, которое прошу рассматривать, как добровольную явку с повинной…»
Почерк у Булата был крупный, размашистый, и читающие быстро передавали страницы друг другу.
«Впервые я споткнулся, когда работал в областном центре — городе Дальнинске, — где до этого закончил механический факультет Политехнического института, аспирантуру и защитил кандидатскую диссертацию. Сразу после защиты меня назначили деканом механического факультета.
Примерно через месяц меня пригласил к себе домой старший преподаватель кафедры обработки металлов Навроцкий. У него сидел еще один преподаватель той же кафедры Добросельский. Меня поразила роскошь обстановки в квартире Навроцкого — обилие ковров, хрусталя, серебра, модной в то время арабской мебели. Все свои студенческие и аспирантские годы я провел в общежитиях, только что, впервые в жизни, получил в институтском доме двухкомнатную квартиру, и вся моя мебель состояла из газет и двух табуреток. Изумил меня и стол. Никогда раньше не доводилось мне пить французский коньяк и закусывать осетриной, икрой, семгой. Я даже не подозревал о существовании таких деликатесов. За ужином Добросельский без обиняков предложил мне «протащить» на приемных экзаменах четырех абитуриентов и назвал фамилии, которые я сейчас уже и не помню. Я категорически отказался и вскоре ушел.
На другой день ко мне на факультет явился Христофор Максимович Чадиков — артист миманса местного драматического театра, знакомый со всем городом. Он принялся внушать мне, что я напрасно отказался от предложения Добросельского, что в институте имеется влиятельная группа, с которой мне необходимо сработаться, что от моего согласия зависит все мое будущее. Словом, он меня уговорил. После того, как я подписал списки принятых на первый курс факультета, где значились эти четыре фамилии, а также фамилия сына заместителя председателя облисполкома Лукьянова, которого я «протащил» по своей инициативе, Добросельский пришел ко мне в кабинет и передал мне, с глазу на глаз, конверт с четырьмя тысячами рублей. Я смог сразу же обставить свою квартиру. Мне понравилась легкость, с которой я «заработал» эти деньги, и я сказал себе, что в следующий раз уже не откажусь от подобного предложения. Но уже через месяц Навроцкого, Добросельского и еще нескольких преподавателей арестовали. Был шумный процесс, все обвиняемые получили большие сроки. Я провел много бессонных ночей, ожидал ареста, но никто меня не трогал, и моя фамилия даже не упоминалась на процессе.
