Юрий Вознюк - Таежная одиссея.
К вечеру снег прекратился; до Островного оставалось не более четырех километров — мы даже видели его с сопки, но решили остановиться на ночлег в лесу, не рискнув переходить Б. Уссурку в темноте: на ней еще было множество промоин, и возможность провалиться в воду после снегопада увеличивалась вдвое.
Как ни мал был мороз, но все же барак на Перевальной казался нам гораздо комфортабельнее палатки. Спать на пихтовой хвое, конечно, можно, но неуютно. Пока печка горела, было жарко, но стоило ей потухнуть, как в палатку сразу же проникал мороз. Ночью мы по очереди поднимались и подбрасывали в печку дрова. К этим неудобствам стоило привыкнуть — впереди была еще вся зима. Утром я первым вылез из палатки и взглянул на нее со стороны. Ну и жилье: большой сугроб снега с печной трубой! Со стороны палатка казалась маленькой, и было непонятно, как мы в ней размещаемся втроем.
Со всевозможными предосторожностями мы перешли Б. Уссурку и вскоре были уже в Островном.
Из дневника экспедиции (Запись, сделанная Моргуновым)
«20 ноября пришли в Островной и снова поселились у Селедкова. Груза у нас набирается много, и нам его никак не унести. Степан достал у удэгейцев нарты, и мы надумали запрячь в них собак. Но у нас остались только Жулик и Волга — Букета забрал хозяин, а вдвоем им нарты не потащить. Где бы нам раздобыть бездомных собак?
Между прочим, Жулику дали кличку не зря: он настоящий пройдоха и жулик. Мне уже давно казалось подозрительным, что он мало жрет, а ведь такой гладкий и брюхо у него всегда круглое. Однажды я видел, как он притащил откуда-то кетину и без всякой жалости отдал ее Волге. В магазине я слышал, как продавщица жаловалась, что у нее из сарая кто-то стащил сало; вчера Жулика где-то шуганули дробью, а сегодня к нам прибежала женщина и потребовала, чтобы мы заплатили ей за три тысячи пельменей, что у ее дочери скоро свадьба и что Жулик сожрал все пельмени, которые она вынесла в погребушку на мороз. Мы думали-думали и решили, что три тысячи даже для Жулика многовато. Но хозяйка ничего не хотела слышать и побежала жаловаться председателю сельсовета. Вечером пришел ее муж и сказал, что было три тысячи пятьдесят пять пельменей, что-де он сам считал. Сузев уже было хотел отдать ему наше мясо, но мы возмутились. У Степана в сарае сгорела свинья и гуси. Что ж теперь, сидеть ему с семьей на одной картошке?! Вооружившись карандашами, мы подсчитали, что три тысячи пельменей — это самое малое пятьдесят килограммов — в два раза больше веса Жулика!
В общем, мы посоветовали мужику подумать, сколько же все-таки Жулик съел сырых пельменей, и тогда приходить на переговоры. Когда все уже собирались ложиться спать, пришли жених с невестой. Жениха я знал — помогал ему в Дерсу чинить трактор — парень хороший, недавно вернулся из армии. Он, значит, и говорит: «Не вздумайте платить — вашему Жулику пельмени не понравились. Я уже сказал теще, что если что-нибудь возьмет с вас — гулять свадьбу в ее доме не буду».
Завтра мы трогаем в путь за короткохвостыми. Интересно: они мяучат?».
3
Уходя из Островного, мы не изменили свой походный порядок.
Вместе с Жуликом и Волгой впрягся в постромки и Димка, я подталкивал нарты сзади, Сузев вышагивал впереди, изображая авангардную разведку. До Дерсу добрались за какой-то час и, обрастая по дороге кучей мальчишек, подошли к дому председателя сельсовета. У Сузева были к нему дела, и он ушел в дом — мы остались на улице. Рядом с домом председателя стоял еще один, обнесенный глухим забором. Он выделялся именно своим забором, столь необычным для деревенского пейзажа. Слышно было, как по двору бегала, звеня цепью, собака. Она металась, жалобно скулила, и что-то знакомое послышалось мне в ее голосе. Я прильнул глазами к щелке забора. Букет! Во дворе на цепи бегал Букет. Почуяв меня, он рванулся и захрипел, сдавленный ошейником. Жулик и Волга подтащили к забору нарты и радостно завизжали, узнав приятеля. Букет не находил себе места. Он хватал зубами цепь и выл от бессильной злобы. Вернулся Сузев, и мы тронулись дальше, а я все оглядывался на забор, за которым остался мой одноглазый четвероногий друг.
— Прощай, Букет,— крикнул я. В ответ раздался безутешный тоскующий вой, прерываемый лязгом цепи и хрипом.
— Смотри!— крикнул Димка.
Я оглянулся. Сзади, догоняя нас, во весь дух, с обрывком ошейника мчался Букет.
— Ах ты моя хорошая лохматая образина! Не забыл все же меня. Ну, хватит, хватит! Беги вперед. Букет, чтобы нас не обвинили в краже. Вперед!— показал я ему на дорогу, и он, поняв меня, огромными скачками понесся по ней.
За Дерсу дорога кончилась и мы сошли на лед Б. Уссурки. Здесь нас ожидал довольный Букет. Он с готовностью дал запрячь себя, и три пса без труда догнали идущего впереди Димку. Зимой все реки кажутся шире. Снег равняет песчаные косы со льдом и река как бы раздвигается в своих берегах. Выше Дерсу Б. Уссурка замерзла ровно и гладко. В иных местах, где ветер сдул снег со льда, мы видели под собой темную глубину реки. Идти было легко. Собаки без всяких усилий тащили нарты, и мы только направляли их. Первые неприятности начались возле притока Б. Уссурки — Арму. Здесь река вздыбилась торосами и мы застряли в них до самого вечера. Только к заходу солнца, повернув к берегу, нам удалось выбраться оттуда и въехать в лес.
Место для лагеря выбрали в небольшой ложбине, под кронами могучих кедров. Зазвенел топор, забегали вокруг стоянки собаки, в морозном воздухе запахло дымом. Вскоре мы уплетали горячую похлебку из медвежатины, удивляясь таежной хитрости сохранять картофель на морозе. Для этого требовалось очистить его в помещении, облить кипятком, а затем вынести на хороший мороз. Картошка замерзала, и в таком виде ее нужно было хранить. Бросалась она в кипящую воду и, как ни странно, по вкусу ничем не отличалась от свежей.
Поутру, наскоро позавтракав, мы начали было собираться, как вдруг собаки подхватили невесть откуда взявшегося колонка. По размерам колонок был с домашнюю кошку, и мы решили сохранить такой выдающийся экземпляр на чучело.
— Эх, вот бы за кем погоняться!— с тайной завистью сказал Сузев, когда мы возвращались на покинутую стоянку. Он остановился и показал на строчку следов на снегу вдоль берега ручья. Вчера здесь пробежал соболь.
Еще по первому снегу и Димка, и я заметили, что не так уж и мало в тайге следов этого дорогого, все еще запретного для охоты зверька.
— Ничего, парни, еще пяток лет — и тогда поохотничаем!—сказал Сузев.—Будет соболей не меньше, чем в старину. Все бы нам так беречь!
И снова потянулась под ногами замерзшая река, все выше и выше поднимались мы к верховьям Б. Уссурки. Много времени терялось на переход торосов. Выбрать дорогу среди хаотического нагромождения льдин не было никакой возможности, и мы барахтались в них, выбиваясь из сил, перетаскивая нарты на руках. Вдобавок к этим мытарствам Димка провалился под лед. Мы уже выбрались из торосов и шли по чистому месту, как вдруг шедший впереди Моргунов мгновенно исчез с глаз. Надо льдом осталась только его голова. Хорошо, что место оказалось неглубоким да и сам он был в лямке от нарт. Мы выдернули его из воды и пока разводили костер, он успел превратиться в звенящую сосульку. Часа два он обсыхал, и за день нам удалось пройти не больше двадцати километров.
