Купчая - Юлия Григорьевна Рубинштейн
Самвел Мкртумян не видел, где остановился фургон. Он сидел в углу, у кабины, боком к ходу движения, и на коленях у него была голова Долидзе – эту фамилию он услышал от полицейских. В этом углу была неплотность, щель, из неё изрядно дуло, и люди в фургоне дали, не сговариваясь, место человеку без сознания там, где был свежий воздух. Самвел старался, чтобы голова Долидзе не билась об пол и стенки, а лицо обдувалось.
Два парня из тех трёх, которых там, в полиции, впихнули в дверь одновременно, образовывали над Самвелом и Долидзе живой щит. Не давали смыкаться телам сотоварищей в один удушливый комок несчастья. При скудном свете, иногда мелькавшем в щели фургона, он видел, что парни – почти совсем ещё подростки, оба с соломенными всклокоченными волосами, у того, что постарше, сильно разбиты губы, измазана кровью футболка.
От свежего ветерка Долидзе пришёл-таки в себя. Что он говорил – Самвел почти не понимал. Еле слышно просил пить. Ругался по-русски и, очевидно, по-грузински. Словно в бреду требовал не трогать кого-то. Наконец фургон остановился, и Самвел застучал в стенку.
– Здесь больной! Воды! Воды! Помогите!
Вместе с ним стучали и кричали два добровольных помощника.
– Дядя… Саша, – наконец спросил старший из них, не очень внятно, заметно пришепётывая разбитыми губами, – что он говорил? Может быть, надо это кричать?
– Ведь вы говорите по-армянски… – грустно и вместе с тем восхищённо добавил младший.
Самвел невольно улыбнулся:
– Понял только, что пить просит, – по-грузински я почти не знаю. Слышал, как его назвали Долидзе, это грузинская фамилия.
– А я Руслан Сабитов, – сказал старший, опять приостановив стук и выкрики.
– Гарик, – шёпотом добавил младший.
– Алика отпустили, – сказал Руслан, – ваш брат сказал – и его отпустили.
– У меня нет брата, – Самвел снова почувствовал, что склеенные жаждой его губы расползаются в невольной улыбке.
– А дядя… Мосин? Вас даже перепутали!
– А в этом фургоне шофёр знакомый. Роман Гарифович.
Так отчаянно-беззащитно, будто из самого сердца, вырываются у Гарика эти слова, и вместе с тем так дерзко – будто ростки травы-муравы в родном, хоть и неласковом Болотнинске из мёрзлой ещё земли, что до Самвела понемногу доходит: им кажется, что Володя, странный русский человек, который вчера… Да, это было всего-навсего вчера, не год назад, не тысячу лет назад, а вчера… Зачем-то ворвался в дом, который уже не его, ворвался в жизнь Самвела человек, похожий на его отражение в зеркале, и юношам кажется, что это – его брат. Володя спас их брата. Володя и ему самому спас жизнь, и Володя его брат. Он, Самвел, теперь должен спасти их. Потому что он брат Володи. И значит, должен это суметь.
Они подсказывают, как это сделать. Володя просто сказал что-то полицейскому. И увёл их брата. Он, Самвел, должен тоже что-то сказать. Но голова не работала. Он снова прокричал своё «воды, воды, помогите, человеку плохо». И дверь фургона открылась. Густые летние сумерки, такой же густой, спасительный, благодатный настой сосновой хвои… неужели это просто воздух? – а за дверью полицейский и ещё кто-то в форме. Не в полицейской форме, а ещё в какой-то.
Руслан выпрямился и попросил воды по-латышски. Полицейский ответил по-русски:
– Россия сто метров, там вода!
Второй сказал что-то по-латышски. Руслан вполголоса перевёл:
– Пограничная служба, прошу предъявить документы.
Все полезли по карманам и стали доставать выданные в полиции бумажки. Одноразовые загранпаспорта, пропуска на депортацию. Некоторые ворчали, кто-то отчаянно матерился. Повернуться в фургоне было негде, документы доставать – ужасно неудобно. Самвел кое-как вынул свой паспорт лица без гражданства и бумажку, выданную сегодня. Он не понимал, что это бумажка на пересечение границы с Россией один раз и в одну сторону. Понимал только, что пограничнику нужны все бумаги, которые у него есть.
Пограничник снова что-то сказал по-латышски. Полицейский перевёл:
– По одному на землю, документы предъявлять!
У двери фургона началось движение. Люди спускались, спрыгивали, сваливались наземь. Полицейских было уже трое. С проверенными документами они отводили в сторону, сажали на землю.
Самвел и Долидзе никуда не двинулись. Последним из фургона вылез практически на четвереньках старик с седой реденькой бородкой, совершенно неопределимых лет, и Самвел с трудом сдержал проклятие – там, в полиции, он дал волю гневу, на родном языке вслух пожелал всем полицейским в Риге похоронить своих детей и окончить дни вдали от матери. Как они смеют мучить старика, годящегося им не то, что в отцы, а в деды? Но если старик молчит – какое право имеет он, Самвел, возмущаться? Пограничник заглянул в фургон:
– Документы, пожалуйста! Вы, он, он и он! – и показал на двоих, лежавших в углу у двери.
Самвел вспомнил, что в полиции эти двое тоже лежали. Издали показал пограничнику документы, стал шарить в карманах у Долидзе.
– Нет! Спуститься, пожалуйста!
– Не могу. Человеку плохо, дайте воды!
Короткая перепалка между полицейским и пограничником – и пограничник влез в фургон. Нагибается к лежащим. Испуганно вскрикивает. Снова говорит что-то полицейскому – растерянно. Дрожат руки, когда он ими размахивает. Потом оба уходят. Пограничник приносит початую бутылку воды.
О, вода!.. Слаще всех земных утех, несущая в себе прохладу горной тени, благоухание весенних садов, нежность ангельского крыла! Встречающая того, кто вошёл в эту жизнь, могуче уносящая от наглой смерти! Самвел не успел оглянуться – полбутылки исчезло. Он пролил несколько капель на лицо Долидзе и поднёс к его рту. Тот сделал несколько глотков и застонал.
Пограничника уже нет. Самвел слышит голоса снаружи фургона. Голоса товарищей по несчастью. Нестройный гомон. Потом звонко:
– Мама, мама, мы здесь!
По голосу узнал Самвел юного Гарика Сабитова. Неужели в другом фургоне женщины? Долидзе уже открыл глаза, можно оставить ему бутылку. Самвел осторожно опустил на пол голову бедолаги, встал, выпрыгнул из фургона. Люди сидели на земле, стояли, переминались вокруг. Другой фургон, судя по такой же толпе около него, тоже опустел. Потом Самвел увидел третий, тоже окружённый людьми. Женщины, Гарик был прав. Так он там, он нашёл мать? Нет, он с Русланом у кабины.
Самвел сделал два, три шага. Сначала вдоль фургона. Никто не возражал. Он обогнул фургон, встал так, чтобы его не видно было женщинам. Спортивные штаны всё равно изуродованы и сползают. Звук струи по колесу привлёк внимание отнюдь не полицейских – вот уже рядом с ним двое. Пятеро. Он поспешно отошёл, уступая место. Вот бежит полицейский. Самвел выпалил, опережая его:
– Женщинам разрешите… девочки налево, господин полицейский!
– Ну вас к… ! – отвечает полицейский по-русски, ругательство звучит даже без акцента. – Двое отдали концы, теперь у них
